Однажды в конце августа, в воскресный послеобеденный час, Мацкявичюс с Дымшей отправились в поместье Сурвилы. Приехавший Виктор пожелал поделиться новостями из столицы с ближайшими соседями. Приглашение ксендзу передал Дымша, и они условились ехать вместе. Званы к Сурвилам были еще пан Шилингас из Пабярже, пан Кудревич из Сурвилишкиса, а также панна Ядвига Скродская вместе с варшавским гостем паном Пянкой.
Мацкявичюс удивился:
— Скродская с Пянкой? А отец?
— Его пан Сурвила не приглашал.
— И дочь поедет без отца? — изумлялся ксендз.
— Думаю, что с Пянкой.
— Но ведь это не вяжется с панским этикетом!
Шляхтич ехидно усмехнулся:
— Молодежь теперь увлечена демократическими идеями и не очень считается с этикетом. А, кроме того, насколько мне известно, молодой Сурвила привлекает панну Ядвигу не одними только политическими новостями.
— О, занятные вещи вы мне рассказываете! — воскликнул Мацкявичюс. — Коли так, то Скродского ждут большие потрясения.
— Действительно, ксендз, — поддакнул шляхтич. — Дочка, как мне передавали, упорно сокрушает отцовское упрямство вкупе с его традициями.
Со Скродских разговор перешел на багинских крестьян и их отношения с паном. Мацкявичюс рассказал Дымше, что поселил Пятраса Бальсиса у дяди в Лидишкес, потом выразил тревогу за судьбу Пранайтиса и Дзидаса Моркуса.
— За Бальсиса не боюсь, — говорил ксендз. — Этот малый не только смел, но и разумен. А те двое — уж и сам не знаю! Пранайтис сдуру связался с разбойниками. Ну, пугнет он одного-двух панов, даже, скажем, отомстит Скродскому, укокошит пана или спалит имение — что проку? Только полицию и жандармов взбудоражит. Надо было его приструнить, пан Дымша, коли вы об этом знали.
Но шляхтич уверял, что представления не имел о замыслах Пранайтиса. Тот пришел к нему назавтра после расправы в Шиленай, до вечера пролежал на сеновале, а затемно простился и сказал, что идет под Бетигалу к какому-то Гугису, который обещал ему порох.
— Просто удивительно, что иногда может выйти из простого деревенского парня, — рассуждал Дымша. — Взять хоть Пранайтиса. Ведь это не простой разбойник. У него — своя идея, у него цель пошире, чем личная месть за любимую девушку.
— Любая несправедливость, обида, страдание порождают такую идею, — согласился Мацкявичюс. — Жаль только, что она часто не дорастает до осознания общего положения. В Жемайтии, я слышал, прогремел разбойник Блинда, еще почище нашего Пранайтиса. Люди называют его "уравнителем света". У того тоже — идея. А скорее всего, и тот, и другой погибнут без всякой пользы. Их идеи — только крохотные зародыши.