Этот разговор заметно взволновал Мацкявичюса. При последних словах он встал и несколько раз прошелся по комнате. А Сурвила продолжил спор:
— Разгром, разумеется, будет опустошительным. И не только для дворянства, но и для крестьян.
— Поражение крестьян может быть только временным — их невозможно уничтожить. Раньше или позже — они победят! — провозгласил Мацкявичюс.
— Селяне, ксендз, уже и теперь страдают, — вставил Акелайтис, — они терпят поражение, противясь дворянам-помещикам. За примерами недалеко ходить — возьмем спор багинских крестьян со Скродским. Крепостные горько поплатились, ничего не достигли, а их стойкость и готовность к борьбе подорваны на долгое время. В случае восстания они будут держаться пассивно.
Мацкявичюс удивленно взглянул на Акелайтиса.
— Не знаете вы наших людей, пан Акелевич, хотя и вышли из их среды, — укорил ксендз.
И, расхаживая по гостиной, он пылко заговорил о крестьянах, словно обращаясь не только к Акелайтису, не только к находившимся в комнате, но и ко всем, кто сомневается в силе деревенского люда:
— Мужик упрям и своих обид не забывает, паны мои. Литовский народ уже несколько веков томится под гнетом вельмож и панов, а все же жив и вынослив. Еще более стоек, чем прежде, и готов подняться на борьбу за лучшую жизнь.
Расхаживая крупными шагами из угла в угол, Мацкявичюс заговорил про обиды, которые долгие столетия терпел литовский народ, про то, как он сопротивлялся угнетателям:
— Вы сомневаетесь, выстоят ли мужики, не иссякнут ли у них силы? Прошлое показывает, что нет. Вам, может, не приходилось знакомиться с историей крестьянских бунтов. А мне довелось. В Вильнюсе и в киевском университете я наткнулся на исторические документы — еще при Витаутасе, в начале XV века, жемайтийские крестьяне под Расейняй восстали, не вынеся гнета. Часть повстанцев пробилась до Клайпедского взморья и напала на владения ордена. Кражяйский наместник, созвав дворян, выступил против мятежников. Но только Витаутас сумел их усмирить.
И он стал рассказывать, как угнетали крестьян княжеские наместники, старосты, сановники церкви. Пропасть между знатью и крестьянством быстро углублялась. Там — роскошь, разгульная жизнь, здесь — нужда и голод. Бремя податей и даней все росло.
Когда умолк Мацкявичюс, Шилингас, человек очень начитанный, занимавшийся историей, сказал:
— Ксендз говорит правду. Образцом роскоши и расточительства в середине XVI века был сам король Сигизмунд Август. Представьте, для его стола ежедневно резали по быку, а для его придворных восемнадцать коров. А сколько истреблялось прочего добра! Королевским коням скармливали ежегодно по четыреста гарнцев овса. Красноречиво, не правда ли?