Да. Гость — из крестьян и этого не скрывает. Хорошо. Отец его участвовал в восстании 1831 года и умер на каторге? Интересно… Важно… Гость в юности терпел нужду, потом усердно учился. Тоже очень хорошо. Филолог, знает много языков, учитель, писатель… Замечательно, замечательно!
Но вот Акелайтис начинает рассказывать о своих знакомствах с дворянами, помещиками — и Мацкявичюс понемногу мрачнеет.
— Ксендз! — не мог сдержать своего пыла Аколайтис. — Мы должны развивать наш прекрасный язык, нам нужны литовские школы, литература, газета! А для всего этого требуются деньги. Откуда их взять? Я подсчитал: если бы в трехстах литовских костелах ксендзы каждое воскресенье собирали хотя бы по два ауксинаса, за год наберется пять тысяч рублей серебром. Если бы настоятели приходов, объезжая верующих с колядой, собирали бы по полушке с души, то вышло бы десять тысяч серебром. Хватило бы и на школы, и на книжки, и на газеты! Но это только мечты, ксендз, — кто этим займется? Паны Балинский, Крашевский, Киркор одного со мной мнения, но у них нет денег. А знаете, ксендз, кто дал деньги? Паны Огинский, Радзивилл, Карпис, Бистрамас, Шемета. Князь Огинский звал меня в Ретаву, собирался там учредить типографию для газет и книг. Только царь отказал в разрешении.
— А о чем бы вы, господин Акелевич, писали в этой газете? — спросил Мацкявичюс, сумрачно уставившись на гостя.
— Как это — о чем? Обо всем! Советы по хозяйству, научно-популярные сведения, разные чтения, песни, рассказы…
— А о чьих интересах, господин Акелевич, вы радели бы в газете?
Акелайтис не совсем понял Мацкявичюса:
— О чьих интересах? Об интересах всех читателей. Писал бы то, что людям полезно, учил бы их, просвещал.
Ксендз глядел так сурово и пронзительно, что Акелайтис стал путаться, терять уверенность в себе.
— А я вам скажу, господин Акелевич, — отчеканил Мацкявичюс, — за кого вы бы ратовали. За тех, кто вам деньги дает, кто милость оказывает, — за панов и правительство. Написали бы вы, что Огинский, Карпис, Чапский, Скродский, Кайсарова и иже с ними несправедливо угнетают своих крепостных? Высказали бы, что Манзей и Скворцовы — это палачи? Указали бы, что царь и его правительство поддерживают величайшее в мире беззаконие — крепостную зависимость, горой стоят за помещиков, а сельских жителей держат в темноте и нужде? Писали бы вы это, господин Акелевич? — Мацкявичюс подчеркивал каждый вопрос ударом кулака по столу.
Удивленно и растерянно смотрел Акелайтис на ксендза.
— Против правительства, ксендз, в газете — нельзя… Пришлось бы лавировать, приноравливаться… Против панов, помещиков — это, смотря по обстоятельствам. Без сомнения, наше сочувствие всегда на стороне крестьян. Но и паны панам рознь. Возьмем, к примеру, ре-тавского Огинского. Это не Чапский, не Скродский, не Кайсарова. Он печется о крестьянах. Крепостные у него хорошо живут, сыты, чисто одеты, не хотят никаких реформ, говорят, что Огинский для них как отец родной…