Покосилась Акмонайте — пороховой погреб, а не кухонька. Подошла, подергала осторожненько — изнутри заперто.
— Теть, а теть, слышь? Цельную охапку приветов тебе притащила. Спорим, не угадаешь, от кого!
Молчание.
— Ладно, скажу, не буду мучить. От Морты. Морта Гельжинене передать просила. Не ждала, а?
Молчание. Только тяжелое дыхание за дверью, словно кто меха раздувает.
Что? Уже и Морта Гельжинене не интересует? А ведь прошлый раз расспрашивала неотвязно. Конец света!
— Слышь, тетя Петроне? Морта от племянничков в дом для престарелых удрала. Пенсию туда перевела и сама в Шукачай переселилась.
Слышит! Как голосок Акмонайте, стены пронизывающий, не услышать! В другое время ухватилась бы — не оторвешь: что, как, где да почему? — а тут ни звука. Что случилось в Балюлисовой усадьбе, где всегда можно было малость передохнуть? Балюлене не интересуется Мортой, самой Мортой! Балюлис кривится, словно муху проглотил. Уж не из-за этого ли щенка?
— Какого зайца пасете? Где у него глаза-то? — прорвало Акмонайте, смирившуюся с тем, что не удастся нынче отведать тающего во рту здешнего сыра.
— Саргис это, — не хотел вступать в беседу Лауринас.
— Сторож? Бесхвостый? Так ведь и на собаку-то не похож!
— Ты, Акмонайте, тоже с заду на девку не похожа, только спереди, а ведь до се девка.
— Эка важность, дяденька. Все равно ухаживать не станешь.
— Лучше уж за жердью, чем за тобой.
— Во-во. Вместо девки — жердь, вместо собаки — блоха! — не сдавалась Акмонайте, привыкшая точить лясы и нисколько не обиженная. — Постой, где же я таких обрубленных видела? — шлепнула себя по лбу. — Точно, около Бальгиса! Профессорша там одна с дочкой отдыхает. И художник, малость чокнутый… У них целая свора этаких-то.
— Ладно. Езжай, езжай! — Балюлису все не удавалось спровадить незваную гостью. — Не кажи чужим людям, сколь мозгов в голове осталось.
— Мне хватает. А у тебя, дядя, хоть ты и семи пядей во лбу, не выгорит с собачонкой.
— Это почему?
— Не будет она тебе сторожем!
Уперлась на своем Акмонайте, как в молодые годы, когда какой-нибудь парень намеревался поприжать в темном уголке, а она рвалась на свет. При батюшке с матушкой целуй! Не словом, так силой отобьется: одному кавалеру, говорили, руку вывихнула. А сейчас подстегивали ее жара и разочарование: Петронеле в кухоньке затаилась, сыра на дощечке не режет. Балюлис яблочка не предложит, а ведь свои они, Балюлисы, дядя-то Лауринас, пожалуй, единственный, кто отца добрым словом поминает. Жалеет о нем.
— Будь спокойна, заставлю! А не послушает — шкуру спущу.
— Не научишь козла быком реветь. Не будет он тебе сторожем! Ведь этим бесхвостым кудри шампунем намывают, сама видела. Художник тот одну в корыте полоскал. А чем кормят, слышал? У тебя волосы дыбом встанут…