Что это? Снова намек, что дни хозяйки сочтены? А тем самым и хозяина? Конец? Установлен не только диагноз, но и рациональный способ лечения? Вымести всех из усадьбы метлой… Успокойся, ты ведь чужой им. Ты — Статкус. Самому себе не умеешь помочь, а тут чужие люди. Успокойся, от этого зависят последние дни Петронеле. Ты должен как можно вежливее помочь врачу. И все. Статкус ненавидит свою глупую улыбку.
— Почему вы спрашиваете об этом, доктор?
— Вижу, что к чему. Отчего же не поинтересоваться. Так продают?
— Не знаю… ничего я не знаю, — бормочет Статкус, словно у него действительно не все дома. Ни с Лауринасом, ни с Петронеле на эту тему не заговаривал. Да и пропади он пропадом, такой разговор! Небо разверзлось бы, снег среди лета пошел! Статкус даже видит, как иней покрывает веточки, лед обволакивает стволы. Значит, неправда, что не думал об этом?
— Дети у них есть?
Статкус медлит с ответом. И неудивительно: многие, когда их об этом спрашивают, теряют дар речи. Тем более не выходит на чужих детей жаловаться.
— Хотите купить? — не сдержавшись, спрашивает впрямую. — Так и говорите.
Несколько мгновений злорадствует, будто вора поймал.
— Не я, — врач спокойно перекладывает полотенцес руки на руку. — Друзья у меня в Вильнюсе. Околачиваешься, мол, в глубинке, подобрал бы что-нибудь подходящее.
— По-вашему, эта… подходит?
— Подходит ли? Да здесь райский уголок!
Статкус стягивает полотенце с его локтя.
— Простите, не оскорбил ли я ваши эстетические чувства?
Нынешних деловых людей так легко за руку не схватишь.
Да и глупо злиться, когда зависишь от расположения врача.
— Подскочите завтра, доктор?
— Может, не я, коллега мой.
— Старая-то с трудом к новым людям привыкает, — почти умоляет Статкус.
— Откровенно говоря, следовало бы госпитализировать. Но пока подождем.
Усадьба привыкла к «скорой», как к домашнему животному, больше чем к Вельсу-Вальсу-Саргису. Ныряя под ветки, фургон каждый раз торит новую колею. Раньше Лауринас не удержался бы, отругал, сейчас не обращает внимания. Пришибленный несчастьем, он и не подозревает, что тень этого несчастья тесно сплетена с тенью другого, куда более страшного. Над его криво задранным плечом, которое Петронеле именует горбом, над бедной его головой словно особый знак. Каждый узревший этот знак может подойти и осведомиться: продается усадьба? Ножом в сердце бы ударил такой вопрос. Статкус даже слышит лязг стали. Может, выдумал я все это? Может, мерещится, как недавно в городе тот знакомый незнакомец?
Скользят по двору тени. Ревет, призывая человека, Чернуха. Не может дотянуться до воды. Махнув рукой на яблоки, Саргиса и кур, трусит на ее зов Лауринас. Статкусу поручено опекать пассажира, прибывшего на «скорой».