— Что же изменится оттого, что вы нахохлились здесь, будто филин? — не удержался, чтобы не уколоть, Статкус.
— Ничего не изменится, зять.
— Так зачем сидеть? Какой смысл?
Еронимас Баландис не шелохнулся.
— Будет и снег, и лед, все будет. Шуба есть, значит, придет и зима.
Никто не умеет испортить настроение так, как тесть. И почему он недоволен мною, сердито раздумывал Статкус. Ему не терпелось уйти от этой скамьи, от хитрых глазок, от напоминающего о войне, послевоенных годах и о многом другом тулупа, который, стоит старику шевельнуться, погромыхивает, словно жестяной. Чем я его не устраиваю? Жену не бросаю, как некоторые, переживая вторую молодость. Ни рубля не взял, когда он продал дом. И по сей день мог бы жить у нас. Вот ведь фрукт! Но не оставишь же его одного на улице.
— Послушайте, и давно вы тут?
Статкуса держал у скамейки не только долг — дурацкое предположение, что старик, несмотря на свою тупость, знает о чем-то таком, чего не знают ни он, Статкус, ни другие люди. Нечто подобное испытывал и тогда, когда старик стоял у него за спиной и смотрел на мольберт.
Маленькая головка выползла из ворота тулупа, хитро сверкнули глаза.
— С самого утра. Свиней кормить, как другим, не надо. Печку топить не надо. Разве не так?
Статкус пальцем ткнул в свои часы на запястье.
— Так-то так! Но долго сидеть на улице опасно. Можно замерзнуть, хотя и не холодно. Перебирайтесь к нам, если с Прануте поссорились.
— Чего нам, старикам, делить? — Голова снова утонула в воротнике. — Хочу, чтобы побольше народу тулуп увидело.
— Пацаны вон глазеют. Но и они — слышите? — смеются.
— Пусть смеется, кто хочет. Я подожду… И завтра приду, и послезавтра, если снег не пойдет.
— Делайте, что хотите, торчите тут, смешите людей! — выкрикнул Статкус, но со странным удивлением почувствовал, что, вместо того чтобы сгонять старика со скамейки, сам бы с удовольствием плюхнулся рядом и поротозейничал, пересчитывая людей и собак, напоминая забывчивым и беззаботным, что жизнь идет не так, как им хочется, многое идет не так.
Надо что-то делать, куда-то идти, искать других врачей, получше! Статкусу кажется, что и Елена, послушная неписаным законам дома Шакенасов, смирилась с неизбежностью. Он, как только может, старается расшевелить жену:
— Уговори ее, упроси, чтобы согласилась в больницу.
Эх, если бы не бросил тогда Еронимаса Баландиса на произвол судьбы, не пришлось бы через неделю стоять у заснеженной могилы тестя… И все-таки дожил старик до настоящей зимы, до обжигающего щеки мороза, до свиста детских салазок в переулках…