Заржал Каштан, как и положено в торжественный час. Когда хозяин уже лез в телегу, Статкус попросил, чтобы и его взяли в город. Почему? И сам не смог бы объяснить. Захотелось трястись с Лауринасом, будто и его ждал кто-то за липами и елями. Для вида старался придумать предлог. Елена попыталась отговорить. С твоим-то давлением?
— Помогу хозяину. — Ничего больше Статкус добавить не сумел, но жена притихла.
— Надоест вам, я ведь нескоро продам, — не особенно жаждал помощи Лауринас. — Базар-то завален яблоками.
Неохотно подвинулся, но вскоре был уже рад, что не в одиночестве едет. Собрался на базар яблоки продавать, однако и серьезная подготовка, и праздничный вид свидетельствовали: отправляется в неведомую страну, которой, и три жизни прожив, до конца не узнаешь, потому что она водоворот, где постоянно выныривают неожиданности. Может, вдвоем, сидя на охапке сена и слушая постукивание одних и тех же колес, будет безопаснее?
— Смотри не заночуй там, Лауринас! Чтоб еще засветло дома был! И вы тоже… Не знаете вы моего деда. С каждой — в юбке ли, в штанах ли — готов часами болтать. Поседеете, его ожидаючи! — криком провожала их Петронеле, не надеясь, что послушают. — Вечно его ветер носит… — Там, где, вогнав в землю палку, скрестив на ней руки, стоит она, подхватывающий, уносящий мужа вихрь бессилен. Но ведь должен же кто-то стоять и не двигаться, пока другие носятся, вывалив языки, надеясь ухватить за хвост молнию… Всю жизнь будет она терпеливо ждать, пусть и дрожит сердце, полное страха за старого ветреника, надумавшего еще разок — быть может, последний — сорваться с привязи. — Не засни в телеге! Маши-и-ины на дороге! Слышишь?
— Слезу выдави! — цедит Лауринас, не оглядываясь, все равно не услышит. — Собака лает — ветер носит.
И погнал лошадь, не давая жене опомниться, чтобы она и впрямь не принялась рыдать. Гони не гони — Каштана разве что уклон подтолкнет. Ах, как тосковал теперь Лауринас по настоящему коню! Понес бы во весь опор из тени непроснувшихся деревьев, из забившего глаза тумана, и надо было бы думать о вожжах, удилах, подковах, а не о Петронеле, стоящей столбом и ждущей тебя, еще и не уехавшего.
Солнце было не солнцем — отблесками в окнах усадеб, озерцах, в стеклах прижавшегося к обочине дороги грузовика. Дремали нетронутые колесами и ногами песчинки, мостики, трава в кювете, деревья. Приближалось и удалялось небо, снова приближалось и снова удалялось. Кто-то невидимый играл лентой дороги, то незаметным движением выгибая ее дугой, то опуская к ногам. Вот прилипла она к низинному лугу, обогнула широкую пашню, а вот снова взметнулась вверх, цепляясь за небо, и приходится спрыгивать с телеги, чтобы лошадь не надорвалась.