— Домой? А ты знаешь, где наш дом? Знаешь?
Они стояли по пояс в тумане. Елена вжалась в плотный мрак какого-то куста. Приобняв за плечи, Статкус силой оторвал ее от мокрых колючих веток, чтобы не прорвалось рыдание, копившееся в груди жены, пока приходил он в себя в тишине и еще раньше, когда бодрой улыбкой пыталась Елена скрыть все растущую, высасывающую их жизнь пустоту.
— Ты ведь отважная, Елена. — В голосе Статкуса мольба — не зови, не тащи туда, куда он еще не может, не имеет сил идти.
— Да… да! — Ее губы пытались вернуть сбежавшую бодрую улыбку.
— Эй, старик, куда ты подевался? Молчишь, ничего не рассказываешь! — как с амвона, возглашала из кухоньки Петронеле.
Лауринас ползал на коленях по воротам гумна, снятым с вереи. Молоток долбил по трещавшим доскам, так что у него было оправдание: дескать, ослепла, не видишь, занят? Но поднялся и поплелся к кухоньке.
— Может, милку свою повстречал? Что удила-то закусил?
— Базар полон баб, а у нее какая-то милка на уме.
— Каждый базарный день она там. — Старуха обернулась к Елене, обтирающей мясорубку. — Вязаными шапочками да вышитыми носовыми платочками торгует. Вдова.
— В ту очередь я не становился. Издали трясет.
— Тебя бы самого тряхнуть следовало, ой, как следовало! Яблоки даром раздаешь.
— Мои яблоки, не твои.
— Фу! — Петронеле дунула, словно назойливую муху отгоняла. — Старый, а дурной. По двадцать копеек… За такие яблоки!
— Зато торговля шла, как из пушки. Бабоньки обступили, из рук рвут, — хихикнул Балюлис.
— Еще бы, когда такой добренький! — Петронеле, как бы передразнивая его, ущипнула Елену за локоть. — Берите за спасибо, прошу вас! Мне что, мне и так годится!
— Одной, правда, задаром дал… Морте!
— Какой Морте? — покосилась хозяйка.
— Морте Гельжинене. Сколько их еще-то есть? Одна. Одной и дал.
— Что плетешь, старый? Морта не нищая. Из твоих грязных рук и брать бы не стала… И не взглянула бы на твои яблоки!
— А вот и взяла! И ни тебе спасибо, ни прощай. Задом, задом — и растаяла…
— Разум твой растаял! — И Петронеле снова обернулась к Елене, растерявшейся от их спора. — Если бы я ее не знала… Но… С Мортой мы еще в приходской учились. На хорах вместе пели. А он что плетет?
— Тебе наплетешь. Все знаешь, хоть носа со двора не кажешь. Ну, я пошел. — Но продолжал топтаться на месте, сам недовольный своим рассказом.
— Иди, иди. Морту… Морточку мою, садовый цветочек… оговорил. Фу!
Старик уже совсем было собрался удалиться.
— Погоди, Лауринас! — Не крик, шепот. — Морта… еще красивая?
— Старое пугало твоя Морта! Нос — очки цеплять. Разве старая вещь бывает красивой? — уставился на нее Лауринас.