Разрушение храма

Жизнь человеческая (как бы мы ни отрицали этого) почти всегда изменяется в худшую сторону в одно мгновение: приходит день, сбегает с циферблата времени минута, и ваша звезда, взошедшая над вами в короткую и давнюю секунду вашей удачи, сгорает у вас над головой, и ценности, которые казались неизменными еще вчера, превращаются в ничто.

Все было хорошо в этой поездке — новые страны, фешенебельные гостиницы, реактивные лайнеры, современные аэропорты, незнакомые города, но теперь, после возвращения, все это уже не имело никакого значения, так как теперь, после возвращения, жизнь Курганова совершенно отчетливо разламывалась на две части: первую, прошедшую, в которую входила сама поездка и все то, что было до нее, и вторую, будущую, в которую входило все то, что должно было произойти после этой поездки.

К первой части относилась и теперь оставалась позади работа в газете, написанная книга и книга задуманная, семья, дом, сын, жена, любовь к жене, их общая юность в университете, первые радости и первые открытия друг друга после свадьбы, первые тайны и первые мудрости жизни вдвоем (и первые печали этой жизни вдвоем), и надежды — в будущем печали уменьшить, а радости увеличить, — надежды, которым теперь уже, увы, не суждено было исполниться.

Вторая часть (будущее) была вся неизвестность и неопределенность, все нужно было начинать заново (искать работу, квартиру), но главное, конечно, заключалось не в этом, а в том, что было совершенно непонятно: сколько продолжится этот период забывания прежней жизни и как быстро удастся справиться с этим неожиданным душевным потрясением, с этой зияющей, дымящейся раной в груди, сколько времени и сил уйдет на то, чтобы залечить ее.

А посередине лежала эта нелепая поездка — запорошенный снегом Внуковский аэропорт, бесконечные откладывания вылета из-за непогоды, вынужденная посадка в Одессе, ночевка в Софии, вторая вынужденная посадка в Афинах из-за поломки голландского самолета, прилет в Бейрут и встреча Нового года в посольстве, во время которой у Курганова впервые возникло ощущение близкой беды… И тот ночной разговор в Дамаске, в отеле «Омейяд», и мучительное первое января в Бейруте, и стакан с апельсиновым соком, разбившийся на аэродроме в Риме, и та ужасная ночь со второго на третье января в Париже, когда он узнал, что номер этого человека будет рядом с номером его жены, и как она не открыла ему дверь, когда он постучал к ней, и как он вышел на набережную из этой проклятой гостиницы «Пале д′Орсей» (на всю жизнь название запомнил) и, полный тоски и отчаяния, побрел один по ночному Парижу — один через Сену на площадь Согласия и дальше вверх, по Елисейским полям.