И как он стоял, сдерживая слезы, под Триумфальной аркой, глядя на прыгающий на ветру вечный огонь на могиле Неизвестного солдата, а потом медленно шел по пустынным Большим бульварам, и мимо храма Мадлен, и Оперы, и Вандомской колонны, и бродил между овощными прилавками на городском рынке, знаменитом чреве Парижа, думая о том, что судьба все-таки ужасно несправедлива к нему: быть первый раз в Париже и чтобы это была самая ужасная, самая горькая, самая нестерпимая ночь в твоей жизни.
Он все-таки заплакал в ту ночь, вернее, рано утром третьего января, — заплакал в соборе Парижской богоматери, когда, пройдя вдоль деревянных скамеек под гулкими сводами пустынного утреннего храма, вдруг увидел, как исповедуется в боковом алтаре молодая женщина (очень похожая на его жену), испуганно оглядывается по сторонам, вытирает слезы, торопливо что-то шепчет молчаливому и грустному священнику, все ниже и. ниже опуская свою красивую голову, над которой уже всходил золотистый нимб ее собственного и еще чьего-то большого несчастья.
Потом Курганов вышел из собора, сделал несколько шагов вперед, обернулся, и портал Парижской божьей матери упал на него всей своей готической громадой из туманного небытия морозного январского рассвета, и Курганову вдруг бешено не захотелось верить в то, что все происшедшее с ним в эти последние дни — правда, но это действительно была правда, и он, зажмурившись, махнул рукой и, вздохнув, сказал сам себе — да, надо начинать все сначала, надо начинать новую жизнь.
2
А еще в Афинах, в отеле «Лидо» на набережной Посейдона, где номер был со скошенным потолком, а на завтрак в кафе (ресторана при гостинице не было) хозяйка, улыбаясь, подала горячие домашние пирожки, — еще в Афинах, где на холме вокруг Парфенона бродил фотограф-пушкарь, предлагая сфотографироваться то на фоне театра Диониса, то на фоне стены, по которой когда-то влез с флагом Манолис Глезос, — еще в Афинах, где Курганов рано утром, как только рассвело, ушел бродить по городу, а когда вернулся в гостиницу, она, его жена, сказала ему, что этого делать нельзя, это нарушает дисциплину, — еще в Афинах, где в номере со скошенным потолком он обнял ее и поцеловал ночью, а она отодвинулась и сказала, что, хотя они и муж и жена, никакой физической близости между ними здесь быть не может, так как они находятся за границей, — еще в Афинах, и еще раньше, в Софии, где они ночевали до этого, Курганов понял, что он совершил ошибку, что он не должен был брать жену с собой в эту поездку.
Да, еще в Софии, на аэродроме, когда им сказали, что из-за поломки голландского самолета придется заночевать здесь, и он, втащив чемодан в номер аэропортовской гостиницы, выбежал на площадь перед аэровокзалом и, как заправский старожил, прыгнул на ходу в отъезжающий в город автобус, а она ехать в город не захотела и осталась в гостинице на аэродроме,—