— Какие-то родственники у него тут. Да и прячется он после демобилизации.
— От кого?
— От всех, — Лена замялась. — У него корни еврейские. А Гременец, вообще-то, городок еврейский.
— Ну и что? — не понял Барбикен.
— Эх, ты, военный корреспондент, — Лена ласково взъерошила волосы Эндрю. — не знаешь ты реалий театра военных действий.
— Ты забыла сказать, — произнес Шаргей, появляясь внезапно из темноты низких дверей, — что в моем роду были также генералы иных кровей. И довольно, кстати, знаменитые генералы. Например, Шлиппенбах, участник Полтавской битвы. Помните, как у Пушкина? — и он, нарочито театральным голосом, продекламировал: — «Уходит Розен сквозь долины, сдается пылкий Шлиппенбах…» Извините, я не подслушивал. Просто вы громко разговаривали.
И Шаргей покраснел.
— Ничего. А стихи чудесные, — совершенно искренне заметил Барбикен. — Но, друг мой, на какой стороне вы воюете сейчас, через двести лет после знаменитого шведского похода?
Александр настороженно посмотрел на Эндрю и перевел взгляд на Елену. Помолчал, а потом тихо ответил:
— На стороне разумных людей. Независимо от их политических взглядов. Есть, знаете ли, такая третья сила.
— К сожалению, такой силы нет, — возразил Барбикен. — Все разумное исчезает в вымороженные времена смут и потрясений. До следующей оттепели.
— Не исчезает. А сохраняет под снегом свои корни. Или, если хотите высоким штилем, корни человека. И человечества.
— Да вы — поэт, — иронично воскликнул Эндрю. — Насчет корней, вы верно заметили. Сидели как-то в глубине бывшей Российской империи американец с англосаксонскими корнями, русская — с украинскими, украинец — с еврейскими, и рассуждали о… Какие корни, интересно, у господина Трясила?
— Татарские, наверно, — хмуро пожал плечами Шаргей. — Тут все перемешано. Но я не за те же корни…
— И я не за те. Ваши корни имеют свойство отмирать. Человек, если брать вообще — лишь одна из страниц черновика эволюции разума. Ведь вы же не можете представить себе книгу, состоящую из одной страницы?
Барбикен протянул руку, взял с этажерки зачитанный томик на английском языке. Мельком взглянул на книжицу, сунутую ему Ником Хастоном еще в Нью-Йорке, как средство от скуки, и продолжил:
— Вот, скажем, господин Берроуз, использовав сомнительную литературную форму, придумал замечательного персонажа — некоего Тарзана, человека, воспитанного обезьянами. А что в нем осталось человеческого, если убрать любимые читателями сантименты?
— Твой пример неудачен, Андрюша, — включилась в разговор Елена. — Тарзан тем и привлекателен, что он остался человеком даже в зверином окружении.