Оно бы и получилось, если бы в этот момент взъерошенное подобие человека в порванной белой рубашке, с полупустой авоськой в зубах и огромной трубостойкой, брошенной когда-то на крыше радиомонтерами, в руках, не выскочило на вентиляционную будку. Подобие рычало, кривлялось и размахивало железякой. Только в воздухе свистело. Подходить к нему было опасно.
Поражаясь ловкости, с которой, не очень сильный на вид, человек орудовал многокилограммовой трубостойкой, Анатолий Петрович закричал:
— Чего стоите? Окружайте его!
Все вокруг задвигалось, сорвалось с места и бросилось вперед. Но через минуту замерло в двух метрах от будки, не зная, что делать дальше. Трубостойка разрезала горячий воздух, ни на миг не прекращая своего кругового движения.
Милицейский сержант задумчиво взглянул на свою руку, в которой так и была зажата бутылка вина, отобранная у подростков. Поднял ее над головой.
— Эй, — крикнул Андрею, — смотри!
И приложился ртом к горлышку. Анатолию Петровичу, после недавнего разговора внимательно наблюдающему за ним, показалось, что бравый сержант, пользуясь случаем, сделал хороший глоток плодово-ягодного пойла. А тот уже оторвался от горлышка, почмокал языком и ласково погладил рукой себя по животу.
— Хорошо, — крякнул.
Трубостойка начала описывать круги только по инерции, плавно замедляя свое движение. Сержант осторожно поставил бутылку на размягченный палящими лучами солнца рубероид и так же осторожно сделал несколько шагов назад.
— Эй, — снова крикнул Андрею, изучающего его пристальным взглядом, — хочешь? — Рукой опять погладил живот. — Возьми, попей. Вку-у-усно.
Барбикен, настороженно озираясь по сторонам, соскочил с будки на крышу. Трубостойку он тащил за собой. На мгновение задумался, выплюнул изо рта ручку авоськи — ярко-оранжевые капли апельсинов покатились по черной крыше — и сделал шаг вперед.
Налетели на него с трех сторон. Неподвижным оставался только сержант. Он подчеркнуто спокойно обмахивался фуражкой с красным околышем, молча высказывая полное неодобрение происходящему, и иронично наблюдал за возникшей потасовкой.
— Гречаник! — зло и тяжело отдуваясь, выкрикнул Анатолий Петрович, пригибая голову сопротивляющегося Барбикена к рубероиду. Руки тому заламывали санитары. — Гречаник, чего стоишь! Беги за Лагутой! Вырвется, зараза!
Однако, вырваться из трех пар цепких было затруднительно даже с учетом того, что в Барбикене явно проснулись какие-то дремлющие силы. Впрочем, силы — силами, но когда запыхавшийся Лагута всадил в кожу Андрея Владимировича тонкое жало шприца, то эти самые силы улетучились из тела, как воздух из проколотого надувного шарика. Оно, вроде, даже съежилось, и потому санитары довольно легко дотащили Барбикена до лифта. Анатолий Петрович с Гречаником спустились во двор на своих двух.