– Я давно уже хочу задать тебе единственный вопрос: зачем? Ты, с твоим острым, живым умом, все это могла предположить наперед.
– Зачем… Теперь-то уже только по инерции.
– Ты потеряла хорошего друга. Неужели, когда шла на это, не понимала, что ровно так и будет?
– Эх… Задолбало меня все в тот вечер. Тошнотный юбилей заезжих купчишек… Верк, есть такой сорт людей, которые делят всех остальных на две категории: тех, кому они по долгу службы жопу лижут, и тех, кто обязан за их деньги им ее лизать. Отжала меня жена юбиляра задолго до начала банкета. Сначала торговалась, выдра, чуть не за каждую сотню рублей, потом ценные указания стала давать и придираться: и костюм на мальчике вашем не тот, и звук плохой, и свет.
А мне, как назло, мать весь вечер названивает: она, из-за своего базарного характера, довела конфликт с соседским гопником до вмешательства участкового. Город тонет в ливне, в кабаке жара: горластые дядьки и тетки, с лоснящимися от водки и жратвы лбами, трясут животами под оркестр, юбиляр – в говно, жена его дрючит официантов, и я, блин, стойкая оловянная девочка, сижу на корточках за дверью сортира и скребу ногтями стену, чтоб не разрыдаться в голос от хамства перекаченной филерами провинциальной коровы и материного тупого эгоизма. И тут Вовка шлет мне очередной видос с приколом. Примитивный у него юмор, конечно, но мне сразу легче стало, будто теплом повеяло. Набрала ему, грузанула слегка ситуацией… Так сложилось, он с матерью моей уже несколько раз пересекался, а ей всегда что-то надо – стул передвинуть без посторонней помощи не может. Вот уж ей-то Вовка до слюней нравится! За такого, говорит, крепкого простого мужика и надо было замуж выходить, а у Кирилла твоего болезного ни слова в простоте. Я еще и без машины была в тот вечер… Короче, приехал за мной Вовка, это сейчас все сложно стало, а пока только «дружили», все почему-то было просто. К тому же ему было по дороге меня подбросить, он живет неподалеку от моей матери.
Ливень не утихает, дворники, как по душе, скребут по стеклу, из пробок вырвались – и пошла петлять дорога в родное зажопье: трубы да многоэтажки. Жить там хреново, разве что выживать, зато есть уйма способов, как поскорее сдохнуть. Почти доехали – мать опять звонит: нет, не приезжай, давление подскочило, я уже спать легла. Ну все, сука, я не выдержала и в слезы. Что-то выкрикиваю, рыдаю, а он… Случается, рвется из души расхристанное, неприглядное, но такое, сука, живое… Сбиваешься, слова в горле застревают, а объяснять и не надо – тебя уже поняли. Такая вот гиперэмпатия. Остановились у каких-то гаражей… Чувствую, конечно, к чему дело идет. В телефон вцепилась, ну-ну, думаю, зазвони! Дай мне возможность соскочить и оставить все как было! Но нет… И мать заткнулась, и Кирилл молчит – давно к привык к тому, что я частенько прихожу домой поздно, а нельзя было к этому привыкать… И пошли в ход, не спросясь, руки, объятия, губы… Еще и песня нашей юности, пылью присыпанная, будто из плена времени вырвалась, по радио заиграла. Вовка тоже узнал ее, погромче сделал… Сцепились душами, и в этой машинке будто на единственно уцелевшем пятачке среди всемирного потопа оказались… И еще: почему-то именно в августе кажется, что ничего-то в жизни интересного больше не будет.