Маркус.
– Но ведь очевидно, что вся история с сообщником – ложь, чтобы обосновать чудесное спасение! – не поверил Антуан.
– Но тридцать секунд без записи действительно были, – возразила я. – И останки не нашли. Мы не можем знать наверняка, что это – не тело Маркуса. Что это не он сам, изуродованный экспериментами Рантор. Как мы можем отречься от него, зная, что такая вероятность существует? Мы должны попытаться ему помочь. В память о том, кем он был. Даже если это не так… Маркус Фрост был лучшим из людей, кого я знала. Он был внимательным, заботливым, добрым и честным. Если мир украсит вторая я, то представьте, насколько он станет прекраснее, если в нем снова будет он. Если мы сможем подавить в нем агрессию и хладнокровие хамелеона, то мир определенно выиграет.
В переговорной повисла гнетущая тишина. Маль и Фрай, знавшие Маркуса хуже, чем мы трое, молча переводили взгляды с Антуана на Берта, с Берта на меня и обратно на Антуана. Директор тоже хранил молчание, насупившись. Берт нервно постукивал пальцами по столу. Я непроизвольно задержала дыхание.
– Что ж, лучше бы твоей теории оказаться правдой, – в конце концов мрачно ответил Антуан. – Потому что если он сделан из хамелеона, то у нас нет прототипа, чья кровь или костный мозг сможет подавить природу ящерицы. Я согласен с тем, что мы не можем его просто ликвидировать. И не можем передать правопорядку. Но и отпустить, не убедившись, что он не опасен, я не могу. Надо продолжать исследования.
Я облегченно выдохнула, откинувшись на спинку стула. Маркус едва ли будет в восторге, но теперь у него хотя бы появился шанс. И что-то внутри меня считало это правильным.
Или как минимум меньшим из зол.
В тот день я опять вернулась домой поздно. Сил на то, чтобы поорать и напиться не осталось. Я смогла только немного пореветь в подушку, но потом пришлось все-таки встать и пойти готовить ужин. Несмотря на все волнения последних двух дней, есть хотелось нестерпимо. Спать тоже, поэтому перед сном пореветь еще немного не удалось: я уснула, едва моя голова коснулась подушки.
Утром шел дождь, и я не могла понять, от чего болит голова: от перемены погоды, от непрошедшей усталости или от так и не выплеснувшихся толком эмоций. С этого дождя и головной боли и началась неделя кошмара.
Мне приходилось встречаться с Линой каждый день. Сразу стало понятно, что после общения со мной она успокаивается и у нее лучше получается контролировать себя. В противном случае она начинала кидаться на охрану и громить палату. Объясняла потом, что не может удержаться.