– Как помутнение находит, – виновато бормотала она. – В лучшем случае я как бы наблюдаю со стороны. В худшем – вообще отключаюсь и даже не помню ничего.
Тесты на логическое мышление, которые мы с ней проходили параллельно, тоже подтверждали, что ее интеллект сдает позиции. Но память пока оставалась нетронутой: Лина продолжала поражать меня воспоминаниями, которые у меня самой или совсем стерлись, или очень сильно потускнели.
Мы исследовали и документировали все заново, потому что записи Рантор как сквозь землю провалились. Никто не мог найти никаких следов. У меня лично создалось впечатление, что документы просто-напросто изъяли. И сделало это наше же руководство. По собственной инициативе или по инициативе властей. Мы ведь лишь подозревали, что у Рантор в Корпусе остался сообщник. Но что если у нее был не сообщник, а могущественный покровитель? Что если Рантор начинала свои исследования не как подпольный проект для «левого» заработка, а по прямому приказу? Корпус проводил много спорных исследований и экспериментов как в области науки, так и в области магии. И, конечно, на их пересечении.
Стоило один раз озвучить свою догадку, Берт так выразительно посмотрел на меня, что я решила больше не произносить ничего подобного вслух. И даже не думать об этом, хотя второе у меня не получалось. Но я очень старалась сосредоточиться на работе, которая требовала много душевных сил и времени.
Общаться с Линой было непросто. Нет, меня не пугало то, кто она. И я не испытывала ни ненависти, ни ревности. Умом понимала, что в сложившейся ситуации она виновата в последнюю очередь, что она жертва обстоятельств и ее можно только пожалеть.
Это преследует меня всю жизнь: чаще всего я достаточно быстро осмысливаю ситуацию и подавляю эмоциональную реакцию. Легко смотрю на все с разных точек зрения, ставлю себя на место других. Препарирую факты, разбираю детали и собираю их в общее заново. Это делает меня хорошим аналитиком, но, боже, как же это мешает жить!
Я хотела бы просто возненавидеть Лину. Убедить себя, что ее существование противоестественно, что она угроза, монстр. И потом поступить так, как принято поступать с потенциальными угрозами: избавиться. Но я не могла. Против этого восставали и логика, и этика. И даже мои чувства. Любовь к Маркусу, которую я так и не смогла похоронить, требовала спасти жизнь его копии, найти в химере то, что осталось от человека, и сохранить это.
Мозг против воли искал наиболее правильный вариант развития событий и заставлял стремиться к нему. Пусть даже он делал меня абсолютно несчастной, предполагая, что Лина и Маркус должны быть максимально «очеловечены», обрести свободу и остаться вместе, растить общего ребенка. А я – смотреть на них со стороны до конца дней, зная, что вот так могло сложиться у меня с настоящим Маркусом. Если бы он остался жив. Говорят, что знать наверняка, как все случилось бы, – это самое страшное проклятие. Пожалуй, я согласна.