Но хоть Дэниэл и заплатил Кайлу, он не предугадал, что настолько испортил кредитную историю, что его заявление на кредит отклонят. Он решил сыграть в последний раз, чтобы вернуть Энджел хоть что-то, но не предугадал такое дурацкое поражение: почти всю раздачу он шел к победе с парой тузов при закрытых картах, только чтобы по-крупному проиграть некому «Ричу Дэнджеру», который дождался две пары на ривере. И Дэниэл не представлял себе ни гнев Энджел, ни того, что, когда он с ней не расплатится, она позвонит Питеру и Кэй и расскажет о его игровой зависимости, хорошо хоть не о долге. Когда пришло письмо от декана, он уже был в Риджборо, посещал собрания анонимных игроков в гараже в Литтлтауне. Он обещал Энджел, что всё ей возместит, что изменится.
— Ты только всё портишь, — сказала она. — Не звони больше.
Теперь он жалел, что не может рассказать ей об ответе Майклу, о том, как ходил на Рутгерс-стрит. Дело было не только в том, что он не знал других приемных детей (когда он рассказал о своем усыновлении бывшей девушке, Карле Муди, она вздохнула: «Это так волшебно»), — просто с Энджел можно было поговорить так, как ни с кем. Она не притворялась. Когда он рассказывал о музыке, она не прикидывалась, что знает больше, чем есть на самом деле, и ему никогда не было с ней скучно, даже когда она без умолку грузила его различиями нью-йоркского и лондонского метрополитенов или слала фотки котов, которых собиралась купить, но так и не покупала, или рассказывала про тот раз, когда у нее с соседкой кончился бензин в долгой поездке в никуда и они потерялись на кукурузном поле. Может, из-за того, что они знали друг друга столько лет, она ему была почти как сестра.
В один из последних разговоров Энджел сказала, что родители хотят, чтобы она поступала в мед:
— Но меня стошнит, если придется резать труп. И я сказала Элейн — ты уж прости, но придется тебе довольствоваться соцработницей или кем-нибудь в этом роде. Она сказала, что я зарываю талант. В смысле — ну серьезно, Элейн, приди в себя.
Он рассмеялся и ответил:
— Из меня тоже фиговый сын профессоров.
— Значит, мы оба, как говорится, черные овцы. Хотя это какое-то расистское выражение. Будто если овца белая, то она хорошая.
— Ну, тогда давай перевернем. Я — белая овца.
— Но ты же всегда их радовал, — сказала она.
— Родителей-то? Не, ты что. Они хотели не такого ребенка.
Энджел это как будто удивило.
— Если бы это было правдой, тебе было бы всё равно. Уверена, они тобой гордятся, даже если не могут прямо сказать.
Она рассказала, что в старшей школе приняла большую дозу снотворного, и Элейн с Джимом отправили ее к психотерапевту, который назвал ее «враждебно настроенной».