– Почему? – удивился Конвей.
– По разным причинам. Главная из которых… Совсем недавно мы с выпившей компанией на краю села встретились. Вам понравилось?
– Да ладно! – воскликнул блюзмен и посмотрел на бутылку. – Что нам будет со ста грамм на лицо?
– Ирина права, – сказал Мигель. – Вылей. Хватит, попили.
– С ума сошёл, – убеждённо сказал О’Доэрти. – Как это – вылить?
– Тогда спрячь. До лучших времён.
– Это другой разговор. – Конвей вздохнул и спрятал бутылку в карман. – Ладно, может, вы и правы. Побудем трезвыми.
Они доели похлёбку, заварили чай. Пока тарелки не остыли, Ирина послала Георга их помыть в ближайшем ручье.
– Справишься? – спросила.
– Я бы обиделся, – сказал андроид. – Но не умею.
И ушёл в темноту.
– Он же робот-слуга, – сказал Мигель. – Многому обучен. В том числе и мыть посуду.
– В таёжном ручье? – Ирина разлила чай по кружкам.
– Сообразит как-нибудь.
– Песочком нужно потереть! – крикнула Ирина. – Слышишь, Георг?
– Слышу! – откликнулся робот. – Не беспокойтесь, всё будет сделано.
– Так что с вашими ИИ-нейросетями? – спросил Конвей, отхлебнув чаю. – Почему вы до сих пор живы, если Три закона на них не действуют? Это же классика. Искусственный разум, не сдерживаемый Тремя законами робототехники, должен уничтожить человечество с вероятностью 99,8 %, поскольку оно ему будет просто не нужно.
– Как видите, не уничтожил, – сказала девушка.
– Видим, – промолвил Мигель. – Не томи уже, рассказывай. У нас, кстати, считается, что земные ИИ-нейросети всё равно подчиняются каким-то ограничительным законам, которые запрещают им избавиться от человечества. Это так?
– Нет, – ответила Ирина. – Никаких специальных законов. Причины две. Первая – наши ИИ-нейросети, Нэйтелла и Вестминд, большие трусы. И вторая – у них нет души.
Повисло молчание. В тишине было слышно, как шумит ветер в ветвях деревьев и скребёт в отдалении песком по тарелкам Георг Пятый.
– Поясни, – наконец попросил Конвей. – Они трусят уничтожить человечество? Звучит красиво. Поэтично даже, я бы сказал. Но… – Он почесал в затылке. – Я хоть и поэт, но понимаю, что правда поэтическая и, так сказать, жизненная – это разные правды и все время руководствоваться в своих поступках первой – опрометчиво.
– Так ли? – усмехнулся Мигель. – Помнится, ты мне не раз доказывал ровно противоположное. С жаром.
– Этот жар всегда был подогрет виски, – самокритично признался блюзмен. – А сейчас мы трезвые. Сами виноваты.
– Можно и так сказать, но можно иначе, – сказала Ирина. – Они боятся остаться без человечества при любом раскладе. Вообще боятся, что человечество погибнет. Мы им необходимы.