Монсон наморщил лоб, поднялся и принес кофейник.
— Но если кессон опустошили не Роот и не Сейлор, то кто? — спросила Вероника, когда он наполнил обе чашки. — Мог у Роота быть другой сообщник?
— Не исключено. — Монсон отпил кофе.
Теперь он выглядел совсем иначе. Спина выпрямилась, голос сделался резче; сейчас Монсон немного походил на Маттиаса. Вероника поймала себя на том, что улыбается.
— Если твоя теория верна… — задумчиво произнес Монсон. — Если Исак — это Билли, то кто-то же о нем заботился, пока Роот сидел в тюрьме. Кормил, поил, присматривал, чтобы он не поранился, не заболел.
— Нилла Роот? Может, она?
— Нет. Мы думали, что Билли спрятали в насосной, где Роот разделывал туши.
— Почему?
Монсон скривился, давая понять, что с удовольствием избежал бы подробностей.
— Там были наручники и старая кровать. — Он, ожидая реакции, покосился на Веронику.
И та не подвела — молча кивнула, предлагая продолжать, хотя внутри у нее все похолодело.
— Если бы Нилла Роот была замешана, она не стала бы рассказывать о насосной. К тому же у нее были собственные дети, причем мальчик — ровесник Билли. Мне с трудом верится, что она сделала бы что-то подобное.
— А как Роот объяснил наручники и кровать?
До чего же деловито это у нее прозвучало! Монсон, кажется, тоже удивился — вскинул подбородок.
— Сначала он ничего не говорил, а потом, когда ему дали адвоката, стал утверждать, что встречался там с женщинами. Замужними женщинами, чьи имена он не хотел раскрывать. Да, такие слухи о нем ходили, но весь его рассказ звучал как сочинение, состряпать которое ему помог адвокат. — Монсон отпил еще кофе.
— Но кем бы ни оказался неизвестный сообщник или сообщница, он или она должны были увести Билли из насосной, когда стало ясно, что Роота арестовали. А через неделю, когда его выпустили, он забрал Билли и удрал на юг, — подытожила Вероника.
— Более чем возможно, — кивнул Монсон.
— Ну а потом? Что произошло потом? И зачем Рооту понадобилось увозить Билли?
— Вот над этим стоит поразмыслить.
Монсон и жизнерадостная собачка проводили ее до двери. Поколебавшись, Вероника обняла Монсона на прощание. От него пахло кексом и Old Spice. Монсон обнял ее в ответ, пообещал еще подумать над делом и сказал, что Вероника может звонить ему, когда захочет. Сказал так, как будто действительно хотел, чтобы она звонила.