пускали по кругу бочонок с вином. Они влюбились друг в друга, по существу не обменявшись ни словом, поскольку все время были под бдительным оком ее матери, в повязанном по-крестьянски платке, которую Тапиа удалось отвлечь кувшином доброго красного вина. «С тех пор я жить без нее не мог», — признался он и показал тебе фотографию, изображавшую круглолицую девушку с золотистыми косами и детской улыбкой. Прежде чем убрать снимок обратно в карман, он без всякого смущения нежно поцеловал этот идиллический образ. Тибурон расхохотался, сказал, что не верит во все эти романтические бредни, и обозвал Тапиа слюнтяем и размазней; потом, посуровев, приказал удвоить бдительность, прекратить посторонние разговоры и сосредоточить все внимание исключительно — тут он повысил голос — на причале и прилегающих объектах. Далее шел длинный перечень, включавший рифы, бухту, море, свалку и даже линию горизонта, за которую, по словам Тибурона, тоже было бы неплохо заглянуть.
Вас пришли сменить на рассвете — в следующем году, шутили товарищи, — когда тебе было уже все равно, уведут ли у вас из-под носа лодки и нападут ли на вас враги или нет: ты валился с ног от усталости и бессонной ночи. Но оттуда ты отправился не в теплую постель, а в окопы, занялся чисткой оружия, снова заступил на пост, потом натягивал проволочные заграждения и разгружал машины — словом, вернулся к трудным, тревожным лагерным будням — в ожидании нападения. Никто не знал, где вы находитесь; ваши письма родным переправлял Тибурон, он же подвергал цензуре письма Тапиа, которые тот ежедневно писал жене, делясь с ней всеми заботами и ненароком выбалтывая какую-нибудь подробность, являвшуюся пусть маленькой, но все же военной тайной. Так прошли двадцать дней; за это время твои щеки, не знавшие бритвы, обросли редким пушком, окончательно породнив тебя со вчерашними повстанцами, и ты поверил, что простился не только с отрочеством — наступил новый этап в твоей жизни. Двадцать дней без горячей воды и чистого белья, проведенные по большей части в укрытии, как в берлоге, где ты ел и спал, засыпанный красноватой пылью, которую приносил шквалистый ветер; пил мутную воду, что доставляли на тощих мулах крестьяне; сражался с предательскими блохами, не дававшими покоя ни днем ни ночью; пытался отпугнуть москитов густым дымом костра, куда вы подбрасывали сухие коровьи лепешки. Двадцать дней тяжелых испытаний: бессонные ночи на посту с «гарандом» на изготовку; пузыри на ладонях, натертые ручками тачек, в которых вы возили камни и глыбы известняка на строительство укреплений, веревками и цепями, за которые вытягивали орудия и обозы, а один раз даже старенький грузовик, угодивший в кювет, рукояткой мачете, которым ты вырубал кустарник и расчищал проход в чаще леса. Двадцать дней, навсегда оставшихся в твоей памяти.