С каждым разом тебе кажется все более далеким последнее рождество, хотя и всего-то десять месяцев прошло с того дня, когда вы уселись за семейный стол, на который твоя мать постелила тонкую полотняную скатерть и поставила изящные тарелки из давно неполного сервиза, приборы из перуанского серебра, бокалы для риохского вина. На традиционном деревце мигали лампочки всех цветов, поблескивали стеклянные шары, голубки и херувимы, канитель и прихотливые гирлянды, увенчанные сверкающей звездой, которая, как говорили тебе в детстве, указывает дорогу трем волхвам в их долгом путешествии с Востока к полуоткрытой двери детской, где, рядом с твоими ботинками, они положат подарки: роликовые коньки, ящик с инструментами — точь-в-точь как у заправского плотника, — мешочек с карамелью и меч из папье-маше, чтобы рубить головы злым волшебникам. Во все это ты давно уже не верил: как-то раз, много лет назад, желая докопаться до истины, ты забрался на сейбу и оттуда одним прыжком перемахнул на чердак магазина Капеттини. Осторожно светя фонариком, выпрошенным у Тони, ты долго разглядывал все, что там хранилось: велосипеды, деревянные бейсбольные биты, железнодорожные составы, казалось готовые в любую минуту помчаться по изогнутым рельсам, футбольные мячи, барабаны и другие роскошные игрушки, которые твои родители должны были купить в «Эль Деските» за собственные деньги, не дожидаясь волхвов Каспара, Мельхиора и Бальтазара, о чем ты и сообщил — без тени злорадства, скорее даже смущенно — приятелям, когда вы возвращались в воскресенье с урока катехизиса.
С некоторых пор тебя стала раздражать и нарочитость убранства свежесрубленной молодой сосенки, все эти ватные хлопья и снежинки, которых ты, житель тропического острова, в жизни никогда не видел и которые придавали праздничному ужину — особенно при зажженных лампочках — что-то фальшивое и неестественное. Под деревцем, на картонных скалах, окружавших ясли, где родился младенец Иисус, были разложены подарки для всех членов семьи — кроме бедняжки Маргариты, которую господь взял к себе, царство ей небесное. Отца ожидал неизменный галстук, на сей раз в полоску; сестру — отрез на платье, из него, пожалуй, выйдет еще и блузка для мамы; Хорхе подарили «Книгу божественного утешения», поскольку Библии ему уже некуда девать; матери — накидку или шаль. «И тебе, Давид, хоть ты у нас теперь и заядлый коммунист, мы тоже кое-что приготовили. Угадай — что?» Подарок был всегда один и тот же: три или четыре носовых платка с твоими инициалами, собственноручно вышитыми матерью. Первый такой платок ты обновил, помнится, в день вручения аттестата об окончании шестого класса. Он высовывался у тебя из верхнего кармашка парадного костюма, когда ты, разодетый в пух и прах, в белом галстуке и такого же цвета туфлях, медленно шел по актовому залу под звуки гимна о «школе милой и родной, в которой детство я провел», чувствуя, как от волнения подступает комок к горлу. После получения аттестата тебе пришлось еще раз подняться на сцену и дрожащим голосом зачитать прощальную речь, в которой от имени своих товарищей ты обещал учиться дальше, чтобы стать полезными членами общества. Пот лил с тебя градом, и ты поминутно утирал лоб этим платком, пахнувшим отцовским одеколоном, которым тот всегда душился, отправляясь на прогулку. Без платков не могло обойтись и на сей раз, ты заранее это знал, когда неловко распечатывал плоскую коробку, завернутую в бумагу с водяными знаками и перевязанную голубой ленточкой; внутри лежала непременная открытка с поздравлениями от любящих родителей, которые, что бы ни случилось, никогда тебя не забудут.