— Фабиан, — говорю ему, — на те деньги, что я собрал и хочу послать в Галисию, мне лучше купить мула. А через несколько месяцев скоплю на повозку. Буду развозить уголь по домам. Работа, конечно, грязная, но толку от нее больше.
Гордоман уговорил Фабиана. У старика стали вдруг опухать ноги, без помощника ему уже не обойтись.
Фабиан сидел на козлах и правил мулом. Он почти не слезал с карретона — так на Кубе называют двуколую крытую повозку. У нас в Галисии на таких повозках возят в бурдюках вино и сидр из одной деревни в другую. Я грузил мешки с углем, совсем не тяжелые, и продавал, а Фабиан только складывал деньги в сумку. Мы сменили жилье, переехали в квартал Ла-Тимба, позади которого сейчас площадь Революции. Я всегда говорю: «Камень катится — мхом не порастет».
Нужда народ тиранила. И все по вине верхов, правительства. Наверху только и разговору, что о «тучных коровах», а бедняку и тощая-то в радость. Этот чертов уголь чуть меня не погубил. Вот уж где я света божьего невзвидел! Мне-то все рисовалось по-другому, а дело обернулось — хуже не придумаешь. В общем, куда ни посмотри, все бедствовали, мыкались, как тогда говорили, от карманной чахотки. Жизнь настала очень неспокойная. И тебе циклоны, и забастовки — за два месяца больше двадцати забастовок. Да еще на улицах пикеты либералов. Ни в чем никакой опоры. Рабочие с утра до ночи от машин не отходят или тростник рубят, а политики за обе щеки уплетают лучшие куски пирога. Ты, к примеру, живешь тихо, ни во что не влезаешь, но тебя вдруг оговорят и в тюрьму кинут. Там, хоть умирай, никто не станет совать руку в огонь ради твоего спасения. Так что, бывало, спросят тебя о политике, ты слушаешь, головой киваешь, а сам ни слова.
Ла-Тимба был квартал никудышный. Там жило много темных, подозрительных людишек, да и вовсю занимались колдовством. Там мы и купили мула. Один человек, по имени Бенито Суарес, продал мула за двести песо, а карретон — за триста. У Фабиана кое-что осталось, а у меня ни монетки. Я все поставил на кон. Деду, значит, снова ждать-дожидаться. Полтора года, считай, провел на Кубе и хоть бы чем помог своим родным. Меня это очень мучило, покоя не давало. Ведь я оставил дом, где все было из рук вон плохо. Старик с больной дочерью и внучка, которая еле ноги таскала от голода, — куда ей в поле работать. Они у меня из головы не выходили. Иной раз хотелось послать все подальше и вернуться домой на пароходе безбилетником, вроде Гундина, или наняться мыть палубы. Но так и не осмелился. А главное, здесь, как ни плохо, все не такая скукота.