— Бенито, погляди, ты вон чихаешь без конца. Побелка холодная, оставь все на другой раз.
— Мой муж знает, что делает, Мануэль.
Я прикусил язык и стал с Леонсией скручивать веревки, пусть, думаю, как хотят. На все воля божья. Анхелита ставила ему ведро с побелкой на лестницу, а он что есть силы махал кистью из стороны в сторону, даже в последней комнате было слышно, как он старается. Свое «я» — вот что он хотел показать, уж поверьте. Часа через три или четыре Бенито спустился с лестницы весь бледный, дрожит, чуть не корчится от озноба. А жарища была ужасная. Выпил он стакан вина и съел почти весь хлеб. И прямо на наших глазах стал распухать, раздулся, как шар. Потом облился под душем холодной водой и сразу сделался лиловым. Анхелита только твердит:
— Обойдется, дорогой, обойдется!
Но не обошлось. Такая на него напала болезнь — без кашля, без всего, похолодел весь и тут же испустил дух. Анхелита кричала:
— Бенито, проснись!
А Бенито, бедняга, лежал с открытыми глазами, пока я их не закрыл.
Вот из-за такой дури, из-за такой блажи случилась беда у блажных андалусцев, с которыми меня свела судьба. В голове у них какой-то клепки не хватает. Мы, галисийцы, куда мозговитее. А им, я вам скажу, им лишь бы кого переупрямить…
С Леонсией у нас быстро все разладилось. И причины на то понятные. Анхелита стала полной хозяйкой в доме. Волю большую взяла. Велела мне продавать крендельки, а я — ни за что. Тогда она нашла молодого парнишку и всучила ему лоток. Торговля шла, но все хуже и хуже. Да и жизнь в городе становилась изо дня в день труднее, хоть бы кто что покупал. В довершение всех бед мне зашибло ногу доской, вот с той поры и охромел. Сам виноват — не захотел гипс накладывать. Таскался со щетками на плече, а нога синяя, распухшая, как баклажан. Несколько месяцев промучился, потому и остался хромой.
Леонсия стала какая-то настырная: войду в дом еле живой, а она:
— Мануэль, иди скорей есть.
У меня глаза слипаются, а она:
— Мануэль, ты что не моешься? Вода нагрелась.
Куда там, к черту, мыться! У меня ноги подламываются, мне бы бухнуться на матрас и заснуть, а грязный или не грязный — все едино. Леонсия мне, конечно, нравилась, но и поднадоела сильно, честно скажу. Правда, готовила она хорошо и обихаживала меня — лучше нельзя. В тот самый день, когда к власти пришел Саяс[231], я случайно встретился на Прадо с сыном Антонии Сильеро — Конрадо. Мы с ним век не видались. Я всегда помнил, сколько он мне сделал добра, но не мог выбраться к нему ни на площадь Польворин, ни домой, в Буэнависту. Посмотрел на него — очень он изменился к худшему, с лица спал.