«Дорогой сын, подарил ты мне не птицу, а бесстыжую тварь. Она весь дом изгадила и всех обругала. Как только твой отец войдет в дверь, она кричит: «Чтоб тебя разорвало, мать твою так!» Отец долго не терпел, взял и свернул ей шею. Мне эту птицу жалко, потому что перья у нее были все разноцветные».
Конрадо быстро сошелся со всеми, кто ходил к нам играть в домино. Испанцы всегда с расположением к кубинцам, с открытой душой. Но домино — игра, которая может распалить человека вмиг. И вот однажды Гундин с Конрадо дошли до драки. Гундин так его тюкнул, что тот грохнулся на пол. Леонсия при мне кинулась к Конрадо на выручку. Я почуял что-то неладное, а потом говорю себе: «Мануэль, зачем зря грешить на людей?»
И сам бросился поднимать Конрадо. Но после этого покоя в доме не стало. В тот самый день, когда Конрадо ушел весь избитый, Гундин отозвал меня в сторону и говорит:
— Знаешь, Мануэль, хуже нет, когда с твоей бабой забавляются за твоей спиной. Конрадо с Леонсией…
Я, по правде, опешил. Гундин не соврет, он мне закадычный друг. А Конрадо, выходит, самый распоследний проходимец. Я в этом уверен. Только и сейчас не хочу зряшных разговоров.
С тех пор Конрадо к нам носа не показывал. Леонсия места себе не находила. Все не по ней. Меня до себя не допускает. Бывало, приду с нераспроданными щетками домой, а она в мою сторону не глянет, будто мы чужие. Я сам заметил, что Леонсия с животом, но она ни полслова об этом. Меня сомнения раздирают, особенно после того, как я поговорил с Гундином. В общем, взял и сказал Леонсии, что я тут ни при чем и что не дам ребенку свое имя. Она сразу в слезы, орет черт-те что, грозит из дому выгнать. Ну, я подумал, подумал и простил, мало ли, возьмут очернят человека, а на деле он не виноват. Только когда ребенок родился, ей деваться некуда. Смугленький, как кофейное зернышко — точь-в-точь Конрадо. Со мной ну никакого сходства. Я ей говорю:
— Леонсия, это не мой сын.
— Думай что хочешь! — только и ответила.
Ее сестра Анхелита стала гнать меня из дому. Нам, говорит, мужчины — лишние рты. У меня голова пухла от разных мыслей, не знал, как быть и что делать. Все-таки решился уйти. С тех пор о сестрах ничего не слышал. Не знаю даже имени ребенка. Вот так во второй раз поплатился я за свою дурь.
В ту пору меня одолела головная боль. Берет, хоть тресни, не носил, а к солнцу никак не мог привыкнуть. Снял комнатенку в Ведадо на деньги, которые еще остались. Жил на углу Семнадцатой улицы. Продавал воздушные шарики на ярмарках в Палатино, кубинские сласти, вернее — мулатские. Лучше этих сластей ничего не встречал. Я их приносил на гулянья — ромерии, и главными моими покупателями были дети. На галисийских гуляньях охотнее всего ели пирог с мясной начинкой. Кругом жарили и пончики и крендельки, но в первую очередь шел галисийский пирог.