— Эй, осторожно! Не упади, ты же на галстук наступаешь!
Меня смех разобрал, и я ничего не ответил. Гаванцы — они такие. Конечно, моя жена намного выше меня. Для супружеского дела это совсем неважно. Но вот теперь, когда на улицу выходишь, людей посмотреть и себя показать, — это уже хуже. Из дома нет-нет, да куда-нибудь и сходишь. Но не так часто, как раньше. Дети привязывают родителей, делают их домоседами. Но от домино и от кеглей меня никто не отвадит. Это завсегда при мне. Хоть хромой, а каждый четверг хожу с Гундином и Велосом на Двадцать третью улицу. Поиграем, а потом пойдем выпьем чего-нибудь в кафе «Асуль», где Гордоман по-прежнему играет на гаите, хотя в легких у него уже и воздуха-то нет. Шутка ли, такой старый, совсем трухлявый пень.
Жизнь у меня пошла путем. Я от своей работы не отступал и все делал ради семьи. До Америки, до того, как у нас родилась дочь, я не думал, не гадал, что буду таким хорошим семьянином. Но воды всегда входят в берега.
В моем доме политики сторонились. Но такой шумихи, какая поднялась, когда выбрали президентом Грау Сан-Мартина, я сроду не слышал. Это было десятого октября тысяча девятьсот сорок четвертого года. Я не забыл дату: в тот самый день Гундин пришел и сказал, что в доме сеньоры Кониль есть для меня письмо. Я очень удивился. Года два ничего не получал от родных. Прибежал туда. Как увидел письмо с черным ободком, сердце оборвалось. В письме моя сестра Клеменсия отписала мне, что умер дедушка. Такая тоска навалилась на сердце, какой раньше никогда не знал. Я брел по Пасео в шумной толпе, которая спешила на Семнадцатую улицу, к дому Грау — поздравить его с победой. На другой день я послал в деревню телеграмму и двести песо. Выполнил свой долг как мог. Я очень переживал смерть деда. Он мне был отцом и любил меня больше, чем сына. Хотел тут же поехать в Галисию, но одумался. Когда у тебя дети, ничего сгоряча не сделаешь. Загнал свои мысли вглубь и ни слова не сказал дочерям — они деда не знали, даже фотографии его не видели.
— Америка, умер мой дедушка. Что делать?
— Надо же! Какая беда!
Вот она жизнь. Моя здешняя семья ничего не знала о моих родных в Арносе. Так к чему вести разговоры? Вот и переживал в одиночку смерть деда.
Едва президентом стал Грау, на Гавану обрушился циклон, почти такой же сильный, как в двадцать шестом году. Ветер бил в окна. Балки и крыши летали по Ведадо. В общем, всем циклонам циклон. Я еле успевал прибивать сорвавшиеся двери, доски. «Красный Крест» специально просил меня помочь. Моя жена, молодец, не трусила. Циклон бушует, а кругом болтают о Грау. Только и разговоров что об этом старике с приклеенной улыбочкой. Мне он сразу показался клоуном, но люди его обожали, надеялись на него, как на бога. Приходишь на работу и слышишь — Грау, Грау, Грау.