— Я полагаю, мы дошли до предела. Все летит кувырком. Полковник тоже устал. Ты же знаешь, он проводил операцию в Сьерра-Маэстра. И после этого у него осталось весьма неприятное впечатление. Но я, видишь, постарался его понять и, кажется, могу себе представить, что происходит в его мозгу. Ты же знаком с полковником, Марсиаль? Помнишь, как он начинал, каковы были первые его шаги: заигрывание с революционерами тридцать третьего года, чтобы показать, сколь опасным может быть для них человек вроде него в противоположном стане. Вспоминаю его апофеоз потом, когда он уже вошел в «Порру»[93]. Он любил повторять: «Я и самому себе не верю, куманек!» И это была правда. Но по своему опыту он знает, где предел его силам. Нынешняя «война» для него хуже чумы. Он уже «достиг», он уже «у кормила», и местечко недурное, и путь к повышению открыт. И вдруг начинаются события, от которых у него портится пищеварение. Будем откровенны, Марсиаль, хоть раз в жизни. Глядел я на него вчера, на полковничка нашего, и думал: «Попробовал бы кто-нибудь, когда ты был уверен, что время убийств и разбоя при Мачадо для тебя миновало, сказать, что теперь, когда ты уже стар и имеешь внуков, тебе опять придется проводить «операции» и по приказу свыше преследовать людей?»
Марсиаль опорожнил свой стакан. Слишком крепко, подумал он. В другой раз надо либо с содовой, либо со льдом.
— А полковник опять заговорил о нем, об этом юноше. Ты же знаешь, отец Габриэля работал со мной и перед смертью попросил меня опекать его сына. Но головы у людей устроены по-разному. Полковник меня предупредил: «Учтите, у нас тут ни адвокаты, ни «Habeas corpus»[94] силы не имеют» — и затем попросил: «Если случайно вы его встретите, Гарсиа, сделайте одолжение, поговорите с ним, посоветуйте пристроиться на тихом местечке, «стать на якорь», угомониться». И заключил одним из своих пошлых присловий: «Оно и для здоровья полезней».
— Вы полагаете, что Габриэль спутался с людьми из «Движения 26 июля»?
— Не знаю, Марсиаль. Паренек этот всегда казался немного странным. Что у него на уме, мне было неведомо. Много раз он своими высказываниями ставил меня в тупик. Он мог бы чего-то достичь, но после смерти отца жил почти как нищий. Понимаешь ты такую блажь? У меня никогда ничего не просил. Ведь я, в память его отца, ни в чем бы ему не отказал. Пожалуй, он — как бы это сказать — немного идеалист. А теперь вдруг…
— Что ж, мне ясно. Мальчик начитался книг: беспорядочное чтение и чрезмерные умствования.
— О да, в нашей жизни лучше не слишком задумываться, не то все в твоих глазах разрастается. Согласен?