МОРЕ
Это его первый «деловой» рейс. А все устроил Перико. «Дело настоящее, — говорил Перико. — Дело со всех сторон выгодное. Нам заработок, да, кстати, и истории помогаем. Пусть мне потом скажут, что мы сидели сложа руки».
Но Перико не был рыбаком, как он, Луго; Перико, правда, всегда околачивался на берегу, да его не море интересовало, а дела на земле, в которых они, рыбаки, не разбирались. Перико был человек особенный, отличался от всех, он умел потихоньку, на ухо, растолковать, что к чему. «Когда все это рухнет, — говорил Перико, — тогда мы заживем».
А теперь он, Луго, мог бы сказать: «Мотор отказал» — или вообще ничего не говорить, просто ждать, и тогда, наверно, этот верзила не оскорбил бы его и все остальные не глядели бы с таким недоверием. В общем-то, он ни в чем не виноват. Сбились с курса, это с кем хочешь может случиться.
— Не надо было нам полагаться на кого попало, — сказал Орбач, выделив слова «на кого попало» и поглядев на рыбака.
Но Луго не хотел говорить, что это был его первый «деловой» рейс. Перико советовал оставить такое объяснение на крайний случай. «Не то они еще вздумают отомстить», — предупредил он.
1961
Плохо то, что ты осознаешь случившееся, когда уже не можешь ничего изменить, не можешь сделать больше того, что сделал прежде. И ты говоришь себе: неужели уходят силы или слабеют способности? Нет, нет. Ты уже знаешь (или тебе кажется, будто ты знаешь), что такое жизнь, окружающая действительность, и тебя смутил не какой-то частный случай. Просто ты вообще не понимаешь, что делать дальше, не знаешь, проигрываешь или выигрываешь, как знал бы, если бы худел или прибавлял в весе. И все же ощущение это почти физическое… Теперь, однако, нельзя закрывать глаза и жить как ни в чем не бывало, потому что это касается тебя и это твоя жизнь, черт побери. В 1961 году положение переменилось, и Габриэля словно захлестнуло мощной волной и понесло куда-то; тогда многие уезжали за границу — североамериканское all right[104] перешло в I’m sorry[105].
— Надо все же выбирать. Теперь надо выбирать… — сказал ему Марсиаль.
— Почему? Ведь и ты и я всегда были в одном лагере.
— Ну, куда тебя приведет твой фанатизм? Ты отдаляешься от своей семьи, от друзей. Ты сам изменился, дружок, ты уже не тот…
Они отправились к директору; на столе у него валялись груды бумаг, из карманов тоже торчали бумаги; во рту — сигара, занятой вид, приветствие сквозь зубы. «Скажите, товарищ». Габриэль обратил внимание на манеру говорить этого человека (неужели и он сам вскоре будет так же разговаривать?). Видимо, слова (слова одинаковые и прежде и теперь) произносились им таким тоном, будто, по странному недоразумению, служили началом речи, доклада, спича, в общем, выступления. «Хорошо, товарищ». Да, всегда приходит момент, когда надо сообразить, расквитался ли ты с долгами или же навыдавал векселей сверх своего капитала. Тогда лучше остановиться и подумать, привести счета в порядок. Это единственный способ избежать грозящего тебе тупика. В автобусе с ними ехала болтливая женщина — тараторила обо всем, что видит и что слышит, лишь бы говорить, любая тема годилась. Была она тучная, с кошелкой в руках, сыпала словами без умолку, не очень-то думая об их значении. Мысли у нее неслись галопом: рубщики тростника на сафре… ее муж… Она говорила о разных событиях и слухах, не скупясь на подробности, смакуя самые жестокие и страшные моменты своего рассказа.