Что же касается самого блюда, на котором были поданы перепела, то когда Мила его внесла, Альбина Станиславовна перехватила удивленно-завистливый взгляд Оксамытного. Было чему удивляться и завидовать, это блюдо шестнадцатого века было из времен рассвета искусств, красоты и роскошеств. Его создал всемирно известный итальянский скульптор и ювелир, художник и авантюрист, проникнутый неукротимым духом свободы эпохи Ренессанса. Впечатляло изящное литье и изумительной красоты чеканка, оттененная золочением, изображавшая сцены охоты на оленей и птиц, охотников и охотниц, и бегущих гончих. По цене это блюдо соответствовало «Кадиллаку». Но это так, навскидку, а быть может и целой колонны «Кадиллаков». По правде говоря, Альбина Станиславовна сама не знала цены доставшегося ей раритета.
Надменное лицо Оксамытного резко переменилось: взъерошенные брови поползли вверх на башенный лоб, брезгливо искривленный рот непроизвольно приоткрылся, обнажив выступающие вперед верхние зубы. Оценил, удовлетворенно отметила про себя Альбина Станиславовна. Мог бы, мог и себе такое же позволить, да вот поди, достань хотя бы что-то подобное. Деньги — это еще не все, тут не обойтись без удачи, найти такую вещь все равно, что откопать клад. Заметив, что Альбина Станиславовна на него смотрит, Оксамытный любезно заулыбался. Его и без того маленькие, глубоко посаженые глаза, обрамленные редкими белесыми ресницами, тотчас утонули во множестве складок век, где не пойманными бегали черные зрачки. Главной и тщательно скрываемой чертой его характера была непомерная зависть ко всему, что принадлежало другим.
Напханюк продолжал вести себя, как отлученный от плуга хам. Он без устали обжирался, громко чавкая и отрыгивая. Разбирая жареную перепелку, он щелчком пульнул в сторону сидевшего напротив него Григорьева надгрызенный каштан. Но не попал, его снаряд заметался между тарелок и рикошетом чуть не сбил хрустальный бокал. Жалобно зазвенев, бокал зашатался, как подбитая кегля в кегельбане, но устоял. Григорьев пронзительно ойкнув, подпрыгнул на стуле, едва не опрокинув стол и замер, в ожидании новых покушений на свою жизнь и здоровье. Напханюк ухмыльнулся и довольно рыгнул.
Своей внешностью и повадками Напханюк напоминал Альбине Станиславовне ее однокурсника, студента из ее группы по фамилии Гончаренко. Из-за тупости и лени в институте его называли Балбес. Ничего экстраординарного, среди будущих учителей таких было немало. Но на фоне общей серости Гончаренко выделялся каким-то особенным животным бездушием. Он не успевал ни по одному предмету, и его бы давно уже отчислили из института, если б не его мать. Она заведовала аптекой в областной больнице и снабжала нужных людей в деканате дефицитными лекарствами. Только благодаря своей матери он и «учился». Чтобы хоть как-то подсобить своему дитяти в учебе, его мать заказала ему очки с простыми стеклами в круглой оправе. При общении с преподавателями на очередной пересдаче зачета или экзамена Балбес, как лучший ученик Станиславского, входил в образ и цеплял эти знаменитые на весь институт «велосипеды» себе на нос, отчего, конечно же, перевоплощался и выглядел еще более нелепым, чем без них. Но на некоторых педагогов его очки производили должное впечатление, и они, угрызаясь совестью, думали, что Гончаренко загубил свое зрение, изучая их предмет.