— Надо хотя бы расстегнуть ему ворот.
— Лучше всего было бы сделать ему массаж.
— А если растереть ноги и руки да нажать на грудь, он, может быть, придет в себя.
— Да нет, наверное, уж умер.
— Душа наша ведь подобна птице, сейчас она здесь, а глядишь — ее уж и нет.
— Всех нас ждет такой конец.
— Нет, братец, мы не люди. Столько толпится народу, и никто не поможет несчастному!
Любимый брат мой Слепень! Сказать по правде, такой разговор мне очень понравился. Знай я, что все это обернется так забавно, то раньше, в трудную минуту, непременно выкинул бы подобный номер, притворившись мертвым на многолюдной площади большого города. Но теперь я не мог выкидывать номера, ибо дал себе слово умереть. К тому же нарушить слово при народе, менять свое решение, просто стыдно. Ведь это смерть, а не политика, чтобы вертеть то в одну, то в другую сторону.
Около меня все время толпились люди. Они внимательно разглядывали меня, а когда им надоедало, уходили. Вместо них приходили другие, и их оказывалось еще больше.
Чтобы посмотреть, как я умираю, люди толкались, давили друг друга, кричали.
Одна женщина, толкнув стоявшего перед ней ребенка, сделала ему замечание:
— А тебе, такому клопу, что здесь нужно?
— Нет у нас никакого воспитания. А ведь вроде для родины растят детей! Бросают на произвол судьбы, надеясь на милость господню.
— Сынок, у тебя что, дела нет?
— Нынче свет прямо без отцов и матерей.
Наступила очередь изучать мою персону, мою голову, уши, глаза.
Один заметил:
— Взгляните на его обувь. На одном ботинке черный шнурок, на другом коричневый.
Я так смутился, что хотел убрать под себя ногу, чтобы спрятать этот злосчастный черный шнурок. Но ведь я умер, и мне стыдно было двигаться. Тогда-то я понял, что перед тем как совершить какое-либо дело, человек во что бы то ни стало должен все как следует обдумать. Если тебе надлежит умереть, заранее обдумай, какую позу надо принять в земле, и ложись соответственно.
Я совсем забыл, что у меня разные шнурки, и не подумал, что внимательные граждане это сразу же заметят.
Другой сказал:
— Держу пари, что его обувь чинили не меньше четырех раз.
Больше всех огорчилась одна женщина, пожилая, но еще не настолько, чтобы обивать пороги мечети и лишать себя красок и штукатурки:
— Вах-вах! Посмотрите-ка на эти ресницы, какие длинные-предлинные! Жаль человека!
Людей никогда не поймешь. Кто интересуется ресницами, кто волосами. Кому могло прийти в голову, что эта женщина влюблена в длинные ресницы?
— Брюки-то внизу — мочалкой.
— Эй вы!.. Ну что вы стоите, сообщите же кому-нибудь. Позвоните… Доктора!