, грубая правда, в устах его, не казалась очень груба для чувствительных сердец. Но если он и не имел поэтического дара, то это нисколько не унижало и не унижает его достоинства, ибо не всякий умный человек непременно бывает и поэт. Не следует еще при сем упускать из внимания того, что если старец, как выше было замечено, высказывал иногда слушателям свои недостатки и неисправности, то все это было, во-первых, выражением его самоукорения и самоосуждения пред людьми, в особенности смотревшими на него как на человека святого. Для того он иногда и сравнивал себя в этом случае с каким-то бездарным Исихием, монахом Киево-Печерской лавры, о котором передается такой рассказ. Почувствовав влечение писать стихи, он вышел однажды, в тихую летнюю погоду, на берег Днепра и сразу же написал один стих: «Тече, тече Днепер тихий». Но после сего он долго-долго сидел и уже ничего не мог прибавить к написанному стиху, а только подписал: «Сии стихи писал отец Исихий».
Смиренный старец поневоле должен был пред своими почитателями как-нибудь укрываться, ибо одарен был в свое время от Всещедрого Господа такими высокими духовными дарованиями, пред которыми всякая мирская поэзия меркнет, как звездный ночной свет пред яркими лучами во всей красе блистающего и всеоживляющего солнца.
II. ПРИЧИНЫ, ПОБУДИВШИЕ АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА ПОСТУПИТЬ В МОНАСТЫРЬ
Судьбы Твоя бездна многа.
Пс. 35, 7
Непререкаемая истина, что начало мудрости — страх Господень (Притч. 1, 7). Но нельзя не согласиться и с тем, что началом страха Божия бывает страх человеческий. Ибо если мы не навыкнем прежде бояться людей, которых видим, то как навыкнем бояться Бога, Которого не видим? Прилагая же эту истину к жизни описываемого Александра Михайловича, по необходимости должно прийти к такому заключению. Так как он все время юности своей был под строгостью, направленной к его религиозно-нравственному воспитанию, или под страхом человеческим, то в сердце его, незаметно для него самого, печатлелись начатки страха Божия, который впоследствии давал направление всей его жизни.
Александру Михайловичу, как молодому общительному весельчаку, никогда и в голову не приходила мысль о монастыре. Так передавал о сем сам старец: «В монастырь я не думал никогда идти; впрочем, другие — я и не знаю почему — предрекали мне, что я буду в монастыре». Почему же другие предрекали ему это? Не иначе как потому, что страх Божий, всажденный в его сердце, давал такое направление всем его поступкам, что все его поведение, несмотря на веселый его характер, вовсе не похоже было на поведение других молодых людей, склонных к миролюбию. Не имеется в намерении делать по этому поводу разные предположения и догадки. За это ручается, прежде всего, прилежное, сравнительно с другими светскими науками, изучение Александром Михайловичем слова Божия, которое и само, будучи живым и действенным (см.: Евр. 4, 12), еще более внедряло и укрепляло в сердце его страх Божий.