— Только это останется, — говорил он и обводил всех взглядом — глубокий, по всей вероятности, смысл вкладывал в свои слова.
Андруш, Сероб и Аристо. И он, Стефан. Сероб, постукивая в такт по грязному столу, качая головой, пел. Получалось: «Цыпленок жареный, цыпленок вареный…»
— Розик видели с одним парнем, можешь спросить у Андруша… Скажи, Андруш, видели? — Хлопнул ладонью по столу. — Цыпленок… — И все время смотрел на Стефана.
Андруш свертывал папиросу… Свернул, вставил в длинный мундштук, наклонился к соседнему столику, прикурил, откинулся на стуле.
Сквозь дым и чад на стол спланировали тарелки, бутылки, стаканы.
Стаканы поднялись, и, словно заклинание, тройное «Будем здоровы!». Угощал всех Стефан.
— За тебя пьем, — обращаясь к Стефану, говорил Сероб. — Знай, нехорошо поступаешь. — Одна бровь выше. Сероб будто бы обдумывает речь. — Бросаешь нас…
— Молчи, раз не понимаешь.
— Молчу, — вздохнул Сероб, бывший на четыре года младше.
— Когда Розик видели?
— Все равно ведь не веришь, что спрашивать! Вчера вечером.
— А ты, братец, как, тоже в село отбываешь? — Сероб повернулся к Аристо.
— Я нет, — сквозь зубы бросил Аристо, молчаливый друг Стефана.
Стол постепенно менял свой вид.
— С кем видели?
— Да хватит, — сказал Андруш, — будем тут еще о Розик разговоры вести!
Сероб доказывал Аристо:
— Ремесло. Шофером не стал, не беда. — Из кармана достал тяжелую черную отвертку, ковырнул по столу. — Электричество. Скоро и машины на электричестве работать будут. Ясно? И поезда. Все. Стал электриком — стал царем. Ясно?
Друг Стефана видел в это время сверкающий, ярко освещенный хирургический зал. Тишина. Люди в белых халатах наподобие жрецов обступили стол. Профессора уверили его, и он уверовал в свое призвание: молодой жрец постигает тайны науки. Свет ночника мерцал ему, виднелся рассвет после долгой бессонной ночи. Он внушил себе, что может быть суровым по отношению к себе, жестоким, если надо. «Буду заниматься день и ночь, — думал. — В конце концов человек достигает того, к чему стремится. Если даже останусь на полдороге — тоже немало. Потому что я…» Но даже себе не посмел он признаться, что задумано им… И надо ко всему быть готовым; сейчас он с самым близким другом прощается — Стефаном: начинается пора прощаний… Со всеми распрощается Аристо. «В некотором роде останусь один. Что делать…»
— Ты что, брат, вздыхаешь?
— Так, — отозвался хирург.
Он был печален и строг, как это бывает с людьми, когда они задумываются о своем величии и назначении. Андруш о чем-то своем думал, тоже со стороны себя видел: прошло несколько лет, университет позади, и он… Один Стефан ничего не хотел. Стефан смеяться хотел. Было грустно. Слово «любить» не было в обиходе у них, но каждый внутренне томился, места себе не находил: «Люблю — не люблю? Кого люблю?»