.
И вот он наконец выбирается в Алма-Ату к друзьям. Настроение его резко меняется.
28. iv.1943
Алма-Ата
Ермолинский – Марике
Машенька, солнышко мое любимое, ты знаешь из моих писем, что отправлялся я в Алма-Ата неуверенный и настороженный, а встретили меня здесь настолько хорошо, что я до сих пор очухаться не могу. Сразу же мощная компания лауреатов (тут все знакомые тебе фамилии во главе с Черкасовым) отправилась к Наркому, и мой вопрос решился в два дня. Я оставлен в Алма-Ата. Нет, право же, право, я не подозревал о таком отношении к себе со стороны кинематографистов – вдруг обнаружилось, что я любим ими, и кто только не кидался мне на шею, прямо-таки удивительно – даже мосфильмовские машинисточки и секретарши. Видишь, Машенька, значит, я не так уж дурен!
Живу я пока у Юли, вот уже десятый день – и окружен заботой самой нежной. В этой же квартире – Козинцевы. Кукла Магарилл вдруг оказалась душевнейшим человечком и волновалась, когда решался мой вопрос, будто я – родной человек. Ах, Машенька, как это все дорого! На днях я перееду в гостиницу (уезжает Шкловский, и вселюсь я). Пока это номер временный, т. о. придется еще похлопотать насчет комнаты, но мне очень помогают, и я надеюсь, что к твоему приезду все уладится. Во всяком случае, я твердо (в первый раз за все это время) послал тебе телеграмму – и написал “выезжай”, ибо в первый раз появилась у меня уверенность, что я прежний Сережа – и ты увидишь меня как прежде – хожу я по студии, и все вокруг меня – будто ничего не случилось, думаю о сценарчике, смотрю материал, кому-то помогаю и советую (сейчас, в частности, Пудовкину по “Русским людям”).