Наконец Сивакова прорвало:
- Да ты хоть понимаешь, что нужно для этого сделать?! У нас же тринадцать человек лежачих! Как ты надеешься их вытаскивать мимо немецких постов? Пролететь по воздуху? Или шапкой-невидимкой обзавелся? Это только сказать легко! Ты думаешь, что до тебя никто об этом не думал?
Семен не отвел взгляда:
- Другого выхода нет. Немцы раненых не пощадят.
- А ты предлагаешь что-то лучшее? - со злым сарказмом отозвался Сиваков. - Ну, расстреляют немцы твой тягач возле реки. Чем лучше?
- Мы должны что-то делать - упрямо вел свою линию красноармеец. - Под лежачий камень вода не течет. Борис Алексеевич, у нас есть шанс прорваться.
Сиваков сплюнул под ноги:
- У нас? У нас может и есть. А ты знаешь, что часть раненых может погибнуть просто от тряски при езде? Ты готов взять на себя ответственность за их смерть?
От спокойного взгляда красноармейца Сивакову стало на мгновение не по себе. Тот смотрел на военфельдшера как будто именно он, Семен, был старшим и более опытным человеком. Присутствовало в этом взгляде и понимание, и легкое сожаление. Сожаление о том, что, казалось бы, такой умный человек - и не понимает столь очевидных истин.
- Мы военные люди, товарищ военфельдшер. И наша война еще не закончилась. Своей судьбы никто из нас не знает. Может быть, погибну я. Или вы. Или все мы вместе. Нужно только, чтобы смерть наша не была напрасной. И если гибель одних из нас даст возможность остаться жить другим - значит такова судьба. Иначе - не выживет никто.
Сивакова затрясло от обиды. Что он себе думает? За трусов их тут всех считает? Он с санитарками днем и ночью раненых выхаживал, а тут...
- Мальчишка! Нагородил тут демагогии. Что ты в жизни видел, молокосос. Ты сам в бараке у раненых был? А ну, пойдем! Сам им и скажешь.
Развернувшись на каблуках, военфельдшер зашагал в сторону бараков. Помедлив секунду, Семен двинулся следом.
Открытая дверь впустила внутрь барака вечерний свет. И выпустила наружу тяжелый спертый воздух. Сиваков бестрепетно шагнул внутрь. Пригнувшись чтобы не задеть низкую притолоку, Чекунов протиснулся следом. Так же как и в первый раз, на столе теплилась свечка и лежала открытая тетрадь. Только не было видно ни Фиры, ни Анастасии Ивановны.
Сиваков шагнул на середину узкого прохода идущего вдоль стены, заслонив при этом тусклое окошко. Все остальное пространство было занято двухъярусными нарами и большой чугунной печкой. Открыл, было, рот желая что-то сказать, но был перебит заросшим густой щетиной мужиком, что лежал на дальних нарах:
- Борис Алексеич, Фира забегала, сказала, что еду какую-то привезли. Правда, что-ль?