Следствием установлено (Пахомов) - страница 102
Дворник Похмелкин хандрил. Работать не хотелось, зато хотелось опохмелиться. Ой, как хотелось! Вчерашним вечером он, замутившись с соседскими мужиками, изрядно принял «на грудь», борясь с «зеленым змием». И в этой неравной борьбе в очередной раз был побежден, да так, что домой в однокомнатную коммунальную квартиру приполз едва ли не на карачках. Полнотелая и крикливая до звона в ушах, как большинство обитателей коммуналки, супруга Фрося, давно бросившая следить за своей внешностью, но имевшая не только тяжелый характер, но и тяжелую руку, привычно для порядка закатила скандал. Потом, обложив без всякого стеснения матом и отвесив пару тумаков, прослезившись, занялась делами. Кто-то же должен был хоть как-то кормить и одевать семью, платить за комнатушку, свет, воду и газ. А еще умудряться покупать хоть какие-то обновки сыновьям. И это все на жалкие, крошечные зарплаты его и ее собственную, такие мизерные, что и под микроскопом не разглядишь…
Но то было вчера. Теперь же все мысли дворника По-хмелкина упорно крутились вокруг одного: как опохме-литься. Но в карманах кроме дыр ничего не было. Даже мороз, сколько не пытался забраться под куртку и еще далее, под нательную одежду, и тот, кроме дряблой кожи и худых ребер, ничего там отыскать не мог.
«Может, что продать?..» — Федор Иванович в очередной раз тяжко вздохнул от горьких мыслей, терзавших и без того раскалывающийся череп. — Слава Богу, за время рыночной экономики барыг развелось, как дерьма в общественном туалете — что угодно купят и перекупят». — «А что продать? — тут же с издевкой задавал ему встречный вопрос внутренний голос. — Разве что лопату?.. Ведь у тебя, как у голыша, кости да душа и ни ломаного гроша», — ерничал, ехидничал незримый собеседник и стучал невидимыми молоточками по черепной коробке дворника, выбивая то ли «SOS», то ли похоронный марш Шопена. — «Да кому она нужна, лопата-то… старая да щербатая, как мои зубы», — пытался пресечь ехидство внутреннего голоса Федор Иванович и еще ниже пригибался к земле, возможно, под тяжестью вскинутой на плечо дворницкой лопаты. — «Да такому же забулдыге, как ты, — издевался, надсмехался, входя в раж, внутренний голос. — Надо думать, на белом свете не только ты дурень, но и других хватает». А чтобы его слова были весомей да лучше запоминались он вновь тут-тук не-видимым молоточком по темечку, тут-тук, тук-тук…
Было темно, холодно, работать не хотелось, голова раскалывалась то ли от грустных мыслей, то ли от потребности в опохмелке, и ноги так и норовили повернуть назад, в приятный полумрак теплой дворницкой. И тогда дворник говорил себе киношное: «Надо, Федя, надо!» — да встряхивал, как старый мерин головой, пытаясь отогнать грустные мысли и колтыхал дальше. — «Эх, вот бы мне скатерть-самобранку… да с водкой и закуской… или же, на худой конец, ковер-самолет, чтобы улететь на нем на край света от тоски и от проблем, — подумал Федор Иванович и остановился, упершись в металлический бак для сбора мусора и бытовых отходов. — Тпру, сивка, приехали! — уныло по-здравил он себя с прибытием на очередной объект городского коммунального хозяйства и собственной трудовой деятельности. — Что ж, перекурим, да и приступим, не торопясь… — сбросив с плеча лопату, полез он в карманы за сигаретами и спичками. И тут его мутный взгляд, случайно скользнув по куче мусора, уперся в распростертую на снегу часть свернутого в рулон ковра. — Гля, вот и ковер-самолет!» — мелькнуло в мозгу, да так, что и боль отступила. — «А не мерещится ли тебе часом? — тут же встрепенулся задремавший малость внутренний голос. — Не допился ли ты, свет, Федор Иванович, до мультяшек в голове, что ковры тебе уже мерещиться начинают?» — «Отстань, — оборвал его Федор резко, — давай лучше проверим. Вот зажму-рюсь, а потом открою глаза — и если ковер не пропадет, не исчезнет, то не мерещится, а все, как ни есть, наяву. — Сказано — сделано. Открыв глаза, муниципальный дворник убедился, что он еще не «дошел до ручки», что зрение его не подводит и что действительно буквально в трех шагах от него лежит ковер. — Фу! — на радостях от осознания своей нормальности выдохнул он, — с-с-счас посмотрим, какой дурак выбросил такую вещь! Пусть и не ковер-самолет, а все же… Да еще и свернул, чтобы лучше нести было. Наверное, муж от жены нес, чтобы продать, да опохмелиться… — мелькнула все объясняющая мысль: имел Похмелкин такой грешок, таскал тайком от жены из дому по малости. — Или кто-то у кого-то спер… Да вот что-то, видать, помешало дело до конца довести… Пришлось бросить… — лихорадочно продолжал искать он объяснение столь необычному явлению. — Еще, возможно, и нутро ба-рахлом разным начинил — вон как его распирает, словно бабу перед родами…» — Оценил, прищурившись, дворник добротность упаковки. Затем кхекнул тихонько для бодрости духа, привычно потер ладонь о ладонь, словно перед большой и трудной работой — обязательная часть ритуала, как и «большой перекур» — и шагнул к ковру, намериваясь поближе рассмотреть его колер и материал, а также внутреннее содержание — «начинку». — «Смотри, не обожгись, — предостерег дворника в последний момент внутренний голос, — ковры просто так не выбрасывают… Не чисто тут». — «Да ладно тебе, зануда, — мысленно отмахнулся от внутреннего голоса и его предостережений Федор Иванович, — всего-то делов, что посмотрим. Не дрейфь! — И стал разворачивать ковер. — Однако что-то тяжеловат, — успел он подумать, прежде чем увидел, как из последнего витка коврового рулона показалось женское тело. — Вот тебе и ковер-самолет, и скатерть-самобранка! Теперь уж не на край света, в тридесятое царство-государство, а в милицию лететь придется… К ангелам-хранителям с милицейскими погонами на плечах». — «А, может, коврик позаимствовать… — как бы шепнул внутренний голос, резко, на сто восемьдесят градусов, сменив направление морального вектора, да так, что Похмелкин воровато оглянулся по сторонам в миг просветлевшими глазами. — Бабе мертвой коврик теперь ни к чему — трупы мороза, как танки грязи, не боятся. А тебе бы и сгодился… на опохмелку. Смотри, два на три, не менее будет… Пол-литра, а то и литр дадут… если поторгуешься. Не меньше! Для милиции-то ведь разницы никакой нет: с ковром или без ковра труп… Труп — он и есть труп… А тебе — награда за труды. Так что спрячь коврик-то недалече, да и звони в ментуру… поднимай тревогу. Нечего им, дармоедам, в тепле греться, пусть на свежем воздухе поработают, по чем фунт лиха почувствуют». — «Ну, уж нет! — дал отпор искусителю дворник Похмелкин, проявив, если не сознательность, то уж, точно, осторожность. — Если менты все узнают, то и без ковра-самолета за укрывательство важной улики со второй космической скоростью туда зашлют, где и Макар телят не пасет… туда, где небо в клеточку, а роба, не чета моей оранжевой, в полосочку». — И, чертыхаясь, так как находка явно безвозвратно ускользала из рук, а неприятности прорисовывались все отчетливее и отчетливее, засеменил в сторону бывшего женского, а теперь семейного общежития по улице Дружбы, где на вахте имелся телефон. Отступившая было куда-то головная боль возвратилась и с удвоенной силой рвала черепную коробку на части под ехидное зудение внутреннего голоса: «Ну, что, Федя, съел медведя»?