— Я понимаю, — вроде бы соглашалась с доводами старшего следователя потерпевшая Ивашевич, устремив на него свои большущие черные глаза, — но и ты, гражданин начальник пойми: никакого дела не должно быть! Я тогда вгорячах поддалась на ваши уговоры…
— Я вас ни в чем не уговаривал…
— Пусть не на твои, а на уговоры твоих сотрудников, — поправилась Ивашевич, — написала сдуру заявление, а теперь с мужем помирилась и сажать его в тюрьму не желаю. Не желаю, понятно! Поэтому или отдайте мне то заявление и порвите все дело, или же сожгите его, так как я мужа сажать не желаю. А если его посадят, то меня же цыгане живой со света белого сведут. И так никакого прохода от них нет. Даже детишки, и те попрекают.
— Роза Ивановна, я вас понимаю, но сделать ничего не могу: закон не позволяет…
— Неправда, гражданин начальник, милиция все может. Конечно, если захочет… Это мы, цыгане, народ темный, законов не знаем… А милиция все может! В милиции грамотные люди поставлены, не нам чета. Они все законы знают: и как посадить, и как отпустить человека. Так и я тебя Христом Богом прошу: не сажай мужа.
— Честное слово, не могу, — терял терпение Паромов, который действительно не мог ничем помочь женщине в данной ситуации: умышленное причинение тяжкого вреда здоровью человека не подлежало прекращению уголовного дела как на основании примирения сторон, так и по иным мотивам. Этого не смог бы сделать и суд. И заявление потерпевшей ни в первом, ни в последнем случае никакой существенного значения не играло: по обстоятельствам умышленного причинения тяжкого вреда здоровья уголовное дело возбуждалось без заявления, просто по наличию самого факта и прекращению не подлежало. Только суд мог каким-то образом повлиять на ситуацию: при назначении наказания, смягчить это наказание до «ниже низшего» предела. Только суд. Но Роза Ивашевич и слышать об этом не хотела. Твердила как заведенная: «Порви, да сожги».
Сидевший за противоположным столом от Паромова старший лейтенант юстиции и старший следователь Карих Сергей Васильевич, весело наблюдая за диалогом своего коллеги и потерпевшей, откровенно скалил в ухмылке зубы. Он сам, уже не раз на служебной ниве «вкусивший» плоды общения с цыганами, теперь беззлобно «радовался», что на этот раз мучается не он, а его товарищ. И потому на реплику потерпевшей, что милиция все может, ехидно заметил вполголоса: «Это точно, милиция все может, даже жить и работать по нескольку месяцев без зарплаты!»
Ивашевич в сути иронического высказывания не разобралась, зато за слово «может» ухватилась и вновь стала «атаковывать» своего следователя.