И так пришел назначенный день, к которому бегинка никак не готовилась. Она была уверена в бессмысленности и бесполезности предстоящей встречи, и от этого настроение у нее не улучшалось. Она вышла раньше назначенного часа, чтобы успеть засветло, но почему-то промедлила у самого дома, глядя на полустершийся и частично осыпавшийся берельеф на фасаде, изображавший сову, сжимавшую в лапах ключи. Дом был построе до того, как перешел по завещанию к общине бегинок, и принадлежал ей уже давно, и являл ли собой барельеф герб прежнего владельца или некуую аллегорию, сестре Трините не было известно. Сейчас разглядеть барельеф, не зная, где он находится, было почти невозможно. Оно и к лучшему, полагала сестра Тринита, меньше поводов к глупым истолкованиям и сравнениям.
Она шагнула прочь, и, не торопясь, двинулась по направлению к Ратушной площади.Правда, по мере приближения к ней точнее было бы сказать пробивалась.
К ней не особо цеплялись и приставали. Среди веселящихся полно было мнимых "клириков" и "монахинь", и ее, должно быть, тоже принимали за ряженую, хотя она была без маски. Может быть, из-за непринужденности, с которой она передвигалась в толпе. Но сама эта непринужденность и была маской. Карнавал близился к концу, и неистовство праздника достигало апогея. Казалось, никого не осталось в домах, весь город вырвался на улицы и площади, скакал, ликовал и плясал. О, эти танцы! Танцы девушек или почитавшихся таковыми, чьи хороводы змеились по улицам легко, свободно,завлекая, танцы мастеровых, под чьими башмаками, казалось, даже булыжники проседали, а при скачках ставни домов выходили из пазов, танцы шутов в носатых личинах, в колпаках с бубенцами, которые, взявшись за руки, под свист флейт и крик волынок откалывали такие лихие коленца, что дух захватывало, танцы горбунов, карликов, слепцов, хромых и прочих калек под завывание безногих и параличных на папертях, разевавших беззубые рты и звеневших веригами...Сестра Тринита привычно укорила себя за высокомерие, и напомнила слова Евангелия : "Не будьте унылы, как лицемеры". Если люди именно так понимают радость жизни, не исключено, что именно в этом она и состоит.
Бегинка пробилась на бурлящую площадь , целеустремленно прошагала к каменному колодцу с фигурой ангела, благожелательно взиравшего вниз слепыми ящеричьими глазами, и, сутулясь, прислонилась к краю колодезя.
Был тот самый час перед закатом, когда краски кажутся необычайно яркими, а фигуры и предметы - невероятно четкими. И маски... и хари ... и размалеванные лица не сливались в единую карусель, а различались в малейших деталях. Гремели трещотки. Вновь завопили трубы, и ряженые рассыпались, давая дорогу двум шествиям, выступающим с противоположных концов плошади. Они предваряли главное действо, которое исконно завершало карнавал, и должно было состояться послезавтра. И сейчас герольды упреждали добрых лауданцев, что во второй день недели произойдет великая и страшная битва славного Мясоеда, короля Масленицы, с грозным и непобедимым Голодарем, то есть Великим Постом. Оба воителя, стоя на повозках, которые вывезли на площадь шуты, представлялись публике. Мясоед, здоровенный детина в нарочито узкой одежде, которая обтягивала его жиры, в короне из куриных ножек и в ожерельях из колбас, потрясал кухонным вертелом, что в решающей битве должен был служить ему копьем, и ежеминутно прикладывался к пузатой фляге, при этом норовя свалиться на руки окружавших его паяцев в дурацких колпаках. На другой стороне площади грозно простирал руку с пучком розог Голодарь.Нередко этот персонаж представляло чучело, но сегодня это был кто-то из шутовской братиииз-за маски, изображавшей тощую унылую рожу, не разберешь, кто. Он был одет в монашескую рясу и опоясан четками из луковиц. Его свита была обряжена монахами, монашками, причетниками и паломниками. Они звонили в колокольцы,напоминающие те, что носили прокаженные, а присные Мясоеда лупили по горшкам и кастрюлям. Народ же плясал кругом и пел старую песню : "Бьется черный хлеб с индейкой и селедка с колбасой!" Шум стоял адский, а ведь это была только прелюдия к предстоящей битве.