Но уже к вечеру, сидя в паланкине, он впал в глубокое забытье, глаза его закатились, щеки ввалились и лицо приняло зеленоватый оттенок, так что его лекарь не на шутку перепугался и призвал меня на помощь. Я тоже ужаснулся, увидев его в таком тяжелом состоянии, так что мне не пришлось изображать притворный испуг, – настоящий холод сковал мои члены, несмотря на дневной зной, тем более что я и сам чувствовал себя неважно из-за отравления. Однако я сказал, что узнаю признаки болезни и что Супатту страдает пустынной болезнью живота, о которой я предупреждал его еще вчера вечером, заметив признаки ее на его лице, но он не поверил мне. Движение каравана прекратилось. Мы стали врачевать царевича, лежавшего по-прежнему в носилках, давали ему приводящие в чувство и очищающие снадобья, прикладывали к животу горячие камни, но все это время я соблюдал сугубую осторожность, препоручив составлять снадобья хеттскому лекарю, который также и вливал их в царевича, разжимая его стиснутые зубы. Я знал, что тот умирает, и желал своими советами облегчить ему боль и сделать смерть для него более легкой, ибо ничем другим помочь ему не мог.
Вечером мы перенесли царевича в его шатер, перед которым столпились хетты, стенавшие в голос, они рвали на себе одежды, посыпали голову песком и наносили себе раны ножами, ибо все они страшились за свою жизнь, зная, что царь Суппилулиума не пощадит никого, если царевич умрет у них на руках. Я бодрствовал вместе с хеттским лекарем у постели Супатту, дым факелов ел мне глаза и раздражал нос, и я смотрел на этого красивого юношу, еще вчера крепкого, здорового и счастливого, который теперь на моих глазах хирел, дурнел и покрывался трупной бледностью.
Я смотрел, как он умирает – как его жемчужно-яркие белки затуманиваются и наливаются кровью, как зрачки становятся черными точками размером с булавочное острие. От пены и мокроты его зубы пожелтели, кожа утратила здоровый вид и обвисла, кулаки судорожно сжимались, и ногти впивались в ладони. В отчаянии, с дотошным пристрастием осматривал его хеттский лекарь, не отходя от постели ни на шаг, но признаки этой хвори не отличались от признаков острой болезни живота, и по виду с царевичем не происходило ничего такого, чего не могло бы произойти от этой болезни живота. Поэтому никому не приходила в голову мысль об отравлении, а если б кому-то и пришла, то невозможно было обвинить меня, пившего то же самое вино и пробовавшего его из чаши царевича! А вообразить какой-нибудь иной мыслимый способ, которым я скрыто отравил царевича, хетты не могли. Так что я справился с порученным мне делом с примерным искусством, во благо Египту, и мог бы гордиться своей ловкостью, но гордости во мне не было, когда я смотрел на умиравшего царевича Супатту.