– Это семейные раздоры, и человеку лучше положить руку между жерновами, чем вмешиваться между мужем и женой, ибо тот, кто так поступает, настраивает против себя обоих.
Вот почему Хоремхебу ничего не было известно о происходящем в Фивах в то время, как он вел войну, и я думаю, что это было на благо Египту, ибо, узнай Хоремхеб о поведении Бакетамон, его душевное равновесие было бы нарушено во вред его ратному делу.
Я довольно уже поведал о том, что происходило с другими в дни правления Эйе, а о себе не говорил. Причина, однако, проста: мне почти нечего рассказать о себе. Река моей жизни не бурлила больше, она текла размеренно и спокойно, пока наконец не превратилась в стоячие воды. Год за годом я жил, окруженный заботами Мути, в бывшем доме плавильщика меди, который Мути отстроила заново после пожара. Мои ноги устали шагать по пыльным дорогам земли, глаза устали смотреть на беспорядок, царящий в этом мире, и сердце устало от тщеты всего, что происходило. Вот почему я пребывал в своем доме и затворился в нем, не принимая больше больных, и только иногда врачевал какие-нибудь хвори моих соседей, да еще изредка лечил бедняков, которым нечем было заплатить за свое лечение другим целителям. Я велел выкопать новый пруд у себя во дворе, запустил в него пестроцветных рыбок и долгие дни просиживал под сенью смоковницы в своем саду, глядя на неспешно плавающих в прохладной воде рыбок, в то время как на улице перед моим домом ревели ослы и возились в пыли маленькие дети. Почерневшая от огня смоковница со временем снова покрылась листвой; Мути хорошо ухаживала за мной, готовила мне вкусные кушанья, поила меня недурным вином, когда мне того хотелось, и следила, чтобы я достаточно спал и не перетруждал свое тело.
Но пища потеряла вкус для моей гортани, а вино не приносило больше радости: вместе с ним в вечерней прохладе приходили ко мне все мои злые дела – и мертвое лицо фараона Эхнатона, и юное лицо царевича Супатту являлись предо мной с выпитым вином в прохладных вечерних сумерках. И я не хотел больше исцелять людей своими руками, потому что на моих руках лежало проклятие и они несли одну смерть, хоть я и желал делать ими добро. Вот почему я сидел и смотрел на рыбок в своем пруду и завидовал им – чья кровь была холодна и вожделения умеренны, им, которые весь свой век плавали в воде, не вдыхая жаркий воздух земли.
Сидя в своем саду и глядя на рыбок, я вел разговор со своим сердцем, говоря ему:
«Успокойся, глупое сердце, ты не виновато в том, что все творящееся на земле бессмысленно, что добро и зло ничего не значат и что корысть, ненависть и похоть правят в мире. И ты, Синухе, не виноват, ибо человек всегда остается самим собой и не может измениться. Идут годы, люди рождаются, и люди умирают, и их жизнь подобна жаркому вздоху. Живя, они не бывают счастливы, они счастливы только в смерти. И вот поэтому нет ничего более суетного, чем жизнь человека, и в этом не твоя вина, человек остается неизменным от века и до века. Напрасно ты погрузишь его в реку времени – сердце его не переменится, и он поднимется из потока таким же, каким вступил в него. Напрасно ты будешь испытывать его войною и бедствиями, чумой и пожарами, богами и копьями – от таких испытаний человек только ожесточается, становясь хуже крокодила, и тогда одни мертвецы бывают добры».