Гиляровский ворвался в редакцию, как варвар в захваченный Рим. Огромный, громогласный, пропахший дымом пожара, с резкими и сильными движениями, впечатление он производил совершенно нездешнее, будто человек из давешней епохи.
— … порохом всё, — Продолжая разговор, он скидывает бекешу, — разом!
— Поджог?
— И очень может быть! — Решительно кивнул Владимир Алексеевич интересанту, — Дела у фабрики идут не лучшим образом, а тут ещё выдоили и без того тощий бюджет, застраховав имущество. Каково?
— Подать как версию? — Склонил голову Постников, один из редакторов «Русских Ведомостей», будто прислушиваясь к невидимому собеседнику, — А пожалуй, что и да!
— Подача, — Он прищёлкнул пальцами, акцентируя внимание, — как одна из версий, нуждающаяся в серьёзной проверке, дабы окончательно обелить честное имя промышленника.
— Честное, — Фыркнул Гиляровский, по котячьи морща лицо, — скажете тоже!
— Я много чего могу сказать, — Усмехнулся редактор в седые усы, — Нам важно дать информацию как бы промежду строк, без возможных юридических последствий, но абсолютно притом прозрачно для читателя!
— Зачем? — Отставив чашку, негромко интересуюсь у меланхолика.
— Подача как бы между строк заставляет читателя чувствовать себя причастным тайнам, — пояснил тот, — Как бы тебе попроще…
— Спасибо, всё ясно.
— Н-да? — И взгляд — такой, будто пугало заговорило.
— Егорка! — Махнул мне рукой Владимир Алексеевич, — Ко мне? Погоди тогда, заметку напишу.
Закончив быстро, он долго потом ругался, отстаивая самые солёные выражения и словечки, ссылаясь на авторскую подачу и виденья матерьяла. В ответ ссылались на цензуры и штрафы, но до матушек ни у кого не дошло.
Исчерканный лист был поправлен, а потом ещё раз, и вот уже Владимир Алексеевич подхватывает меня под локоток и тащит прочь, выискивая свободный кабинет.
— Рассказывай, — Он седлает стул. Начинаю, как на духу.
— Тяготишься? — Перебивает меня.
— Вас? Нет. Вообще опеки.
Бормотание што-то вроде «сам такой же», и кивок. Рассказываю про свои мысли с опекой, про зависшево с документами Саньку, про несданное мастерство.
— Ход твоих мыслей мне понятен, — Гиляровский барабанит пальцами по спинке стула и задумывается, замолкая ненадолго, — Мне помнится, ты говорил, что у тебя неплохо с математикой и языками?
Угукаю, и Владимир Алексеевич начинает было екзаменовать меня, но сам быстро конфузится.
— Н-да, — Он смущённо дёргает ус, — уел! Устроил экзамен, да сам же и обмишурился! Опекун хохочет громко, и от всей души, да и я улыбаюсь неуверенно.
— Везде так?
— С ямами и яминами, — Признаюсь ему, — Математика и точные науки — да, за прогимназию хоть сейчас, да и за гимназию, пожалуй.