— Ну-ка, — Заинтересовался Антон Палыч. У меня-прежнего от него почему-то этот… диссонанс!
Кажется всё время почему-то, што он самозванец, а настоящий Чехов должен быть непременно лядащеньким таким хлюпиком с печальной миной на мордочке лица. А тут — здоровый такой дядька, улыбчивый и жизнерадостный.
— Так, — Жму плечами, — школы с гимназиями, они ж под среднего ученика сделаны. Да не под настоящего, а сферического, государством придуманного. Не столько образование, сколько воспитание, ну и штоб по улицам лишнее не шатались.
— А я ведь тоже гимназию окончил, — Антон Палыч наблюдает за мной с улыбкой — затушуюсь ли?
— И? — Меня понесло, — Вот ведь наверняка — вопреки всему! Либо вовсе повезло, и учителя — вполне себе люди живые, а не функции в мундирах.
— Н-да, — Чехов посмотрел на меня как-то иначе, — и верно ведь!
— Есть, — Говорю, — такие люди, от личности которых любой шаблон государственный трескается. А есть и наоборот — такие, што на пользу шаблоны, пусть даже и не самые толковые. В самих пустоты много, и без учительского да родительского насилия над личностью они пустенькими и останутся.
— А вы, — И смотрит остро, а в глазах будто страницы книжные мелькают — такое вот почудилось. Будто примеряется, как из нашего разговора рассказ интересный сделать, — кем себя считаете?
И как-то так — раз! Спорим уже, разговариваем без особого стеснения, позабыв почти што про разницу в возрасте. И слушатели вокруг. Интересно, значица. Ну или так просто, как в зоопарке на обезьянку.
Остановился я, потёр лицо, выдохнул…
— Меня сильно занесло?
— Пожалуй, что и нет, — Отозвался задумчиво Соболевский, соредактор «Ведомостей», — несколько необычная точка зрения, да и юный возраст смущает, а в целом вполне здраво. Продолжайте!
— Ну, — Пожимаю я плечами, — што продолжать? История как пропаганда? Это ещё Пушкин говорил. Помните, о Карамзине? В его «Истории» изящность, простота. Доказывают нам без всякого пристрастья, необходимость самовластья и прелести кнута. Так што — да, скептически воспринимаю.
— Читаю учебники исторические, но, — Снова пожимаю плечами, — сложно воспринимать их иначе, чем сборник мифов и легенд.
Вижу среди собравшихся Ковалевского, известного историка, юриста и масона по совместительству, и неловко становится. Наговорил, понимаешь ли!
А с другой стороны — што? Молчать, штоб никого не обидеть? Батрачил бы до сих с таким настроем на тётку, да в ножки кланялся за доброту. Ну или на Дмитрия Палыча прислужничал. Так-то!
… — барином написано, о барах, для бар! — Охарактеризовал я «Войну и мир» графа Толстого, — Господская литература!