– Запомнишь и ты, принцесса, – произнесла Эрвина, по-прежнему не сводя с северянки упорного взгляда. – Долго еще эта память останется с тобой.
– Первая вилланка, которую ты видишь перед собой, не склонила перед тобой головы, не упала в пыль, мало того, нагрубила, – послышался из экипажа голос фрейлины, той самой, что приказала вознице остановить лошадей. – Скверная примета. Может, прибавить ей?…
– Не стоит, – ухмыльнулась сестра Кнута, скривив рот и глядя, как темные струйки на лице нищенки торопливо бегут от рубца по ее подбородку. – Много чести.
– Гляди же, принцесса, – молвила между тем Эрвина, не обращая внимания на рану, а по-прежнему не сводя колдовского взгляда с мелового лица мраморной статуи, – не склонилась бы твоя голова вместо моей.
– Что? – не поверила своим ушам Ингеборга. – Ты смеешь еще мне угрожать? Прочь с дороги, старая ведьма!
Эрвина шагнула назад, потом еще и еще… Экипаж тронулся с места и неторопливо стал удаляться. Всадники, составлявшие арьергард, смеялись, жестикулируя и оборачиваясь назад, указывая пальцами на одинокую фигуру у обочины.
Вскоре все стихло, и кавалькада скрылась из виду.
– Что же делать?… – в отчаянии воззвала Эрвина к кому-то невидимому, с кем всегда общалась, у кого искала помощи, просила совета. – Как это остановить? Нельзя допустить, чтобы государь, молодой король Филипп…
Она замолчала, словно испугавшись собственных слов, и уставилась в землю у себя под ногами. Она впилась в нее широко раскрытыми глазами, в которых вспыхнувший на мгновение страх сменился мольбой и отчаянием. И вдруг она упала, обняла землю, широко раскинув руки, и в исступлении вопросила того, кто всегда был с нею рядом – незримый, но всезнающий и всемогущий:
– Что мне делать?! Проснись же и подай голос, мой друг! Дай совет и скажи, не ошиблась ли я?…
И застыла, распластанная, будто умерла так же, как ее сестра: с вытянутыми вперед руками.
Но она не собиралась умирать. В первые мгновения ее обуяло горячее желание во что бы то ни стало отомстить холодной, надменной северянке. Потом она решила, что не о себе надлежит думать, – короля французского должна уберечь, ибо польстится безоглядно на мертвую красоту. Но тотчас поняла, что оба эти желания следует объединить. Нельзя иначе. И, прильнув губами к теплой, летней земле, снова спросила того, кто внизу:
– Как уберечь короля? Ответь мне, Мерлин!.. И отомстить…
Много ли, мало ли времени прошло, только вздрогнула внезапно Эрвина, будто очнулась от сна. Поцеловала землю, поднялась на ноги и устремила взгляд суженных глаз в сторону скрывшейся кавалькады. Потом вытянула в том же направлении руку с указующим перстом и прочла нараспев, как заклинание, как молитву: