Теперь улыбнулся архиепископ. Его племянник силен, такому не стоит перечить. Сам папа благоволит ему. У него рутьеры, целые сотни. Скажет – вмиг разнесут обитель, найди потом виновного!
– Да будет так! Я предупрежу монахинь, – сказал дядя.
И вот в двадцатых числах августа 1193 года Филипп собрался произвести вторую попытку и отправился в монастырь августинок. С ним вместе архиепископ, Этьен де Турне, аббат Гийом (переводчик), его друзья и несколько рыцарей.
– Ну и переполох же это вызовет у Христовых невест, – прыснул со смеху Гарт.
– Еще бы! – отозвался Герен. – Мужчина в их обители! И главное – с какой целью! Такое им разве что могло присниться.
– Жаль, нас не пустят туда, – с сожалением проговорил Бильжо, – я бы с удовольствием погонялся за девчонками.
Старшая сестра, – она же наставница послушниц, – увидев въезжающих в ворота рыцарей с королевскими гербами и святых отцов Церкви, с перепугу бросилась звонить в колокола. Монахини, завидев мужчин, торопливо и с визгом разбегались в разные стороны, как мотыльки от скворцов.
Но вот и дверь, ведущая к кельям. Филипп рывком распахнул ее. И тотчас, будто стая голубей, вспорхнули покрасневшие и напуганные сестры в белых одеяниях с нагрудниками и стали спешно разлетаться кто куда. Их предупредили, что к ним пожалует король, но он для них был не монарх, а всего лишь мужчина. Известие же о том, зачем он приехал, заставило их трепетать, ибо немыслимо в святой обители мужчине заходить в келью к монахине. Для них, обреченных на целомудрие, это было неслыханным святотатством, граничившим с клятвопреступлением, являлось грехом. Мать-настоятельница только вздыхала, не краснея и не пряча глаз. Такова воля короля, и архиепископ недвусмысленно дал ей об этом понять.
А Ингеборга, коленопреклоненная, дрожала, устремив взгляд на лик Христа. Ее уже известили обо всем, и она ждала, моля Господа и святых, чтобы помогли. Она теперь осталась совсем одна. Ее наперсница, услышав о монастыре, бежала от своей госпожи, раздобыв где-то лошадь.
Во дворе обители, прохаживаясь у портала церкви, рыцари молились об удачном исходе дела. Филипп в это время вошел в келью к Ингеборге.
Оба молчали. Да и что говорить? Говорили глаза. Он смотрел на нее вопросительно, требовательно. Она на него – нежно, с любовью. То и другое уже не было показным. Датчанка почувствовала влечение, какого не испытывала прежде. Но главное, до нее стало доходить, – возможно, с опозданием, – что она влюблена, и это открытие окрылило ее. Исчезли безвозвратно грубость, надменность, улетучились советы негодницы фрейлины. Что-то переломилось в ней. И не было это связано с заключением в монастырь. И даже забыла она, что супруга и королева. Она видела только Филиппа и думала о том, какой он красивый, мужественный, и как она, несмотря ни на что, любит его…