– А, евреи, значит? – перебил Филипп. – Не зря я повелел их выгнать из города. Дай им власть – они окажутся кредиторами самого короля!
– Стараясь выбиться из долгов, закладывали украшения алтарей, чаши, кресты и прочее, – подал голос другой рутьер. – И где же? У евреев! Скандал, да и только. Но отдавать было нечем, и дело доходило до полного разорения обители. Монахи разбегались кто куда, а монастырь попросту исчезал. Да вот, например, аббатство Бреден. Всё заложили, продали, а сами разбежались. Теперь там руины. Настоящая пустыня – ни души вокруг. Епископ наложил интердикт. На кого? На летучих мышей да бродячих собак?
– А многие монахи убегают из аббатств и отправляются учиться, – сказал еще кто-то. – В Париж, конечно же. Там много школ. Уж лучше быть студентом, чем подыхать в тишине, умерщвляя свою плоть и грызя недоваренную морковь.
– В самом деле, монастырь – настоящая усыпальница, – послышался еще чей-то голос, – там требуют гробовой тишины. А спать? Почему на досках? А жрать? Сколько можно давиться сырой свеклой и грызть заплесневелый сыр, который даже мыши не едят! Да кроме того бесконечные молитвы и бдения у икон. Пропади она пропадом, такая жизнь!
– Но самовольно покидать монастырь нельзя, – возразил Филипп, – за это епископ или аббат могут подвергнуть отлучению.
Все, кто слышал это, рассмеялись, да так громко, что король понял: он сказал глупость.
– А кого ты ведешь за собой? – воскликнул, обращаясь к нему, Бильжо. – Спроси, есть ли хоть один в моем войске, кого не отлучили? Нет, клянусь своим левым глазом! Плевать мы хотели на всех епископов и аббатов вместе с их отлучениями. Вот, – он указал на рукоять меча, – что дает пищу, а не аббат с его проповедью смирения. И мой меч с такой же легкостью срубит голову епископу или даже самому папе, словно это всего лишь кочан капусты, который надо бросить в котел, чтобы сварить борщ. Сто чертей мне в глотку, король, если кто-нибудь из моих молодцов думает иначе.
Из сотни ртов вырвался дружный рев, и сверкнули в руках лезвия мечей в подтверждение слов вожака.
– Веришь ли, король, – сказал еще один рутьер, – но кое-где нас, монахов, даже стали считать пособниками сатаны. Всё с легкой руки катарских проповедников. Сам понимаешь, христианский пыл паствы после этого заметно поугас. Да и вера-то, чего говорить, нынче не столь горяча, как, скажем, при последних Каролингах или при Роберте Набожном. А тут еще епископ! Обвиняет нас в воровстве или в том, что мы принимаем дары от отлученных лиц или ростовщиков. Сказал – и уехал. А могущественного сеньора над нами нет. Вот и нападают на нас, а мы обязаны защищаться. А этот, в митре, опять приезжает со своей сворой и начинает молоть новый вздор: не оружием, мол, обороняться надо, а молитвами Господу и Святой Деве. Ей-богу, до сих пор чешутся руки махнуть мечом и развалить этого борова пополам. Вот и скажи теперь, король, сладко ли нам было в монахах?