– Продолжай, прошу тебя, – сказал Филипп, обращаясь к Монбару. – Как бьются тамплиеры?
– Неплохо, скажу прямо. Воюют они с охотой, хотя собрались всего лишь для того, чтобы охранять паломников. Когда нет войны, они ведут строгую монашескую жизнь и проповедуют полное воздержание. Да будь оно проклято! Для этого я, что ли, родился? Послушай, король, что они говорят: «Воздержание – есть сердечное спокойствие и здоровье тела. Кто не примет такого обета, те не обретут вечный покой и не смогут лицезреть Господа». Чертовщина какая-то; почему я должен всему этому подчиняться?
– Ты не сказал еще, что они ходят всегда по двое, как еретики, и у них одна миска на двоих, – напомнил кто-то из рутьеров.
– А на перстне у них два всадника на одной лошади, – подал голос еще один. – Это показывает, как они бедны. Смех, да и только! Они нынче такие богатые, что им завидуют многие государи. А земли у них – по всей Европе, даже в Англии.
– Эй, Бертран, ты забыл про женщин, – усмехнулся Бильжо. – У них про это так прописано – живот надорвешь со смеху. А ну, вспомни да расскажи-ка нам.
Но Бертрана опередил другой рутьер, Симон де Фоконбер.
– Им вообще нельзя говорить о том, что у монахов принято называть «плотскими наслаждениями». Впрочем, этот грех можно оправдать, когда он связан с продолжением рода. А вот если ты не женат, то близкое отношение с женщиной считается заведомым грехом. Но самое смешное впереди. Им запрещено общаться с женщинами, даже опасно смотреть им в лицо. Нельзя целовать ни вдову, ни деву, ни мать, ни тетку, ни сестру. Да провалиться мне на этом месте, если я стану тамплиером! Ведь я не смогу потом поцеловать ни мать свою, ни другую красотку, коих немало бродит по свету.
– Вот так орден! – воскликнул Гарпен де Казалис. – Клянусь обедней, лучше быть простым монахом, нежели храмовником! В монастыре можно позволить себе что угодно, не боясь предстать пред очами Господа с чистой совестью. А взять монахинь? Да больше половины их шастает по мужским монастырям да по всяким злачным местам. При этом называют себя невестами Христовыми. А тому не всё ли едино – девица она или уже баба? Один черт – бесплотный дух. Да и какая охота блудить, когда прибили гвоздями к кресту, а потом сняли? Небось и пониже живота гвоздь всадили.
Громкий хохот армии наемников был ответом на эти слова. Филипп ужаснулся. Катары – это, оказывается, еще полбеды. Послушали бы этих головорезов, откровенно насмехающихся над Евангелием, над жизнью Христа!
Он бросил взгляд на Гарта, думая найти в нем своего единомышленника. Но бывший каноник, не отличавшийся особой набожностью, смеялся вместе со всеми. Впрочем, поглядев на Филиппа, стер ладонью улыбку с лица.