Глупо ведь, счастливо подумала она. Ну и что, что целует? Других, небось, тоже целовал.
А сердце пело. И в пегих косицах солнце запуталось, и руки Харальда-чужанина, еще мокрые, теплом грели даже сквозь платье. Она робко прихватила их снизу, дотянулась до плеч. Тяжелые мышцы двинулись, руки стиснули ее еще сильнее…
И разжались. Харальд оставил ее на мгновенье, развернулся, подхватил сверток, уложенный у одного из бортов. Раскинул по дну лодки покрывало из толстой шерсти.
Поглядел на нее молча, стоя у его края. Склонил голову, блеснули исподлобья серебряные глаза…
— Холодно же. — Выдохнула Забава вслух.
А потом пошла, осторожно переступая по качающемуся дну лодки. Ежась под его взглядом — светлым, но уже не страшным. Села на покрывало, не зная, что делать дальше и чего ждать. Согнула коленки, зачем-то расправила на них платье.
Харальд опустился на колени рядом с ней. Голый, широкоплечий… и уже успевший обсохнуть на свежем морском ветру.
И не мерзнет же, молча удивилась Забава. От крепкого тела несло теплом, кожа слегка покраснела — но ни мурашек, ни зябкой дрожи у чужанина не было.
Харальд вдруг потянулся куда-то вбок, дернул к себе короткий меч, без которого она его ни разу не видела — разве что тогда, в бане. Выхватил из ножен.
И прихватил сверху, у ворота, ткань Забавиного платья и сорочицы. Повел клинком вниз — осторожно, все время держа свою ладонь между острием и ее телом. Распорол одежду до конца, отбросил оружие.
Забава задохнулась — и не только от прохлады — когда Харальд развел полы разрезанной одежды, обнажая ее тело. Потом просунул ладони под распоротую сорочицу, сжал ее плечи, надавил, заставляя лечь на непрестанно качавшееся дно лодки…
Добава легла, вздохнув так испуганно, словно собралась прыгнуть со скалы. Харальд навис над ней, опираясь на одну руку.
В синих глазах отражалось небо. Волосы расплескались по покрывалу, и сияли на солнце золотыми искрами. Хорошо. Именно то, чего он хотел.
Грудь у девчонки и впрямь налилась, однако для того, чтобы наполнить его ладонь, была по-прежнему маловата. Она зябла, белая кожа на груди и животе пошла мурашками. Но попыток прикрыться не делала. И смотрела на него так, словно видела первый раз в жизни, широко раскрытыми глазами…
Синяки с ног начали сходить, но на коленях и бедрах еще оставались бледно-желтые пятна.
По крайней мере, Кресив не пинала ее в последние дни, подумал Харальд. Это место в его плане было самым слабым. Он и сам не знал, что сделал бы, доложи Кейлев о чем-то подобном.
Розовые губы разошлись, и Харальд нагнулся, изгибаясь над ее телом. Поймал ртом слабый выдох. Пригладил своим языком ее язык, испуганно отдернувшийся…