Для Красавы в чуланчик занесли бочонок с водой, куда чужане что-то добавили — и сестра, отпивая из чаши, расписывала ее медвяный вкус. Но Забаве, наполнявшей чашу, казалось, что от воды тянуло чем-то кислым, терпким, но перечить Красаве она не посмела — годы жизни в семье у тетки Насты отучили ее от этого.
Драккар быстро шел вдоль берега, все дальше унося сестер от Ладоги. Ночи стали холодными, для Красавы в чулан занесли охапку мехов. Забава в единственном платье спала на голых досках — и каждую ночь долго не могла уснуть, дрожа и все туже сжимаясь в комок.
Бессонными ночами, прижимая к груди скрещенные руки, она думала об одном и том же. Быть рабыней на чужой стороне — это даже хуже, чем жить в прислужницах у тетки Насты и дядьки Кимряты. Как ни жестоко относилась к ней ее родня, но все, что Забава от них видела, это ругань и побои.
Со временем дядька Кимрята мог даже выдать ее замуж за одного из дружинников. И она ушла бы от тетки Насты…
А в чужанском рабстве ее ждали только смерть и позор.
Сбегу, думала Забава, слушая храп сестры. Огляжусь, осмотрюсь, разузнаю про дорогу — и сбегу. Дай только срок.
ГЛАВА 10. Северные земли Нартвегра, имение Хааленсваге
На десятый день, с раннего утра, в чулан за занавесками снова пришел тот чужанин, что знал славянскую речь. Вместо рубахи красно-синего шелка на нем была одета толстая шерстяная рубаха, с меховой безрукавкой. Пригибаясь, чтобы не задеть головой низкий дощатый навес, единственную крышу чулана, чужанин буркнул:
— Мы на место. Встать, мыться, быть красивой.
Он швырнул прямо в протянутые руки Красавы какой-то сверток и вышел. Явившийся следом чужанин принес маленькую лохань и ведро с ледяной водой.
— Ох и богатая же одежа… — Восхищенно протянула Красава, успевшая развернуть сверток.
На коленях у нее лежало платье из тяжелой, ворсистой ткани. Бархат, вспомнила Забава название чудного, словно бы мехового плетения. Ткань была цвета осеннего упавшего листа — густо-желтая, отливающая золотом в скудном свете, падавшем из щели между занавесками. Еще в свертке оказалась сорочица из тонкого шелка, цвета сливочного масла. И гребень.
— Живо чеши меня. — Приказала Красава. Глянула на лохань и ведро, скривилась. — И с этим мыться? На холоде?
Забава молча пожала плечами. Она сама с радостью помылась бы и в этом, но вода, скорей всего, предназначалась главным образом для Красавы.
— Ладно… — Сестра шумно подышала, потом отложила в сторону платье, привстала и задрала подол. — Поможешь мне. И старой рубахой разотрешь, как только закончу.
Даккар уже подплыл к устью фьорда, который соседи назвали Хааленсваге — по имени поместья, стоявшего на дальнем конце узкого залива.