Но счастья ей рабская жизнь не принесет.
Чужанин, накрывший ее своим телом, снова вскинул руку. Погладил голову, подгреб ее снизу, приподняв с камней. Забава ощутила на губах дыхание, пахнущее хмелем и медом. Тепло рта чужанина.
Ранки на губах мягко заныли, но чужанин уже оторвался от ее рта. Не убирая ладони, подсунутой под ее голову, свободной рукой погладил шею. Осторожно, с лаской…
И снова замер.
Страх вдруг отступил. Забава вдруг подумала — а что испытывает невеста в ту ночь, когда становится женой? То же, что и она сейчас?
Чужанин продолжал ждать, склоняясь над нею.
Он ждал почтительно, как муж дожидается согласия и позволения от честной жены. Забава вдруг припомнила, что за все то время, пока она лупила его по щекам и голове, он так ни разу и не ответил ей ударом.
И ей вдруг захотелось запомнить тепло его тела. Чтобы было что вспомнить, когда она уйдет к матушке-Мокоши, в потусторонний мир. Чтобы было чем защититься от тоски, живя потом в полоне, бесправной рабыней…
Я так перестану быть мужчиной, с досадой думал Харальд, дожидаясь, пока девчонка опять к нему прикоснется. Мужское копье треснет и отвалится…
Наконец ее рука легла ему на плечо. И он с некоторым изумлением увидел, как она кивнула — серьезно и печально, словно прощалась.
А потом легкая ладонь надавила на загривок Харальда, и он понял, что это было не прощание, а разрешение.
Теперь главное — ничего не испортить. Не повредить девчонке тело больше необходимого, не обидеть ее глумливым движением. Женщины обиды помнят дольше и острей, чем боль, это он знал…
Чужанин приподнялся над ней, и на Забаву снова дунуло холодом. Она даже захотела вскинуться вслед за ним, прижаться к теплому телу, но лишь шевельнулась и осталась лежать на камнях.
Стыдно это, срамотно. Уж и то плохо, что она тут разлеглась покорно…
Крепкая, в мозолях, ладонь прошлась по шее, скользнула по плечу. Нашла правую грудь, погладила.
Мелкая-то она какая, со стеснением подумал Харальд. И грудь маленькая — почка, даже не бутон. Не будь поросли под животом, не знал бы, что и думать.
Он снова накрыл губами рот беглянки — теперь уже по-хозяйски, властно. Сладко, солоновато…
Девчонка опять испуганно вздрогнула — но лишь раз, не заходясь в прежней, непрестанной дрожи. Харальд распознал в этом страх ожидания. Губы его дрогнули, расползаясь в улыбке. Терпеливая змея всегда поймает птицу…
Он склонился сначала над одной грудью, потом над другой. Поцеловал, глубоко вбирая в рот мягкие холмики, прижал языком к небу каждый сосок, покатал, пробуя и оценивая то, как неторопливо, словно бы нехотя, они твердели.