– Балуй, – сказал Клод и двинул его кулаком в брюхо – Воронок имел привычку раздувать живот, мешая затянуть подпругу.
– Солнце встанет за спиной, – сообщил коню Клод, выехав на дорогу. – Держите путь на запад. Эй, на запад!
Ельник нагонял жути – под каждым деревом мерещились не то разбойники, не то черти, не то волки. Клод то и дело утирал рукавом ползущий по вискам пот и сгонял комаров, но когда через пару часов лес кончился и впереди кроме болотистой равнины, заканчивающейся обрывом и топью, ничего больше не осталось – в голос завыл.
…Тугие свежие ландыши, что он дарил Мари будучи женихом, – их водянистый, чистый как весеннее утро, аромат, казалось, с тех пор витал над ее головой, навсегда запутался в пушистых светлых волосах, в которые он так любил зарываться лицом… «Мари, я вас люблю безумно!»
И длинная фигура в лиловой сутане – у него что-то вздрагивало внутри при виде Армана, его стремительной походки, беспощадно точных жестов – словно тот шел по его душу, хотя душа Клода и так давно ему принадлежала…
Ах, что теперь вспоминать! Он пришпорил коня. Майская ночь подходила к концу – уже проснулись и заорали лягушки, щелкала клювом цапля, скоро затрещит коростель – надо спешить. Но рассветной свежести не было и в помине – из-за леса вновь вставала тяжелая туча с золотым краем, воздух сгустился в ожидании бури.
Вдоль ограды со стороны обрыва тянулась узкая тропинка – едва не сорвавшись в трясину и цепляясь за выщербленные ветром камни, еще хранящие тепло предыдущего дня, Клод добрался до куста боярышника, прикрывающего низенькую, утопленную в нише дверцу. Согнувшись, чтобы вставить висящий на шее ключ, Клод надавил из всех сил, и дверца приоткрылась, душераздирающе заскрипев. Словно желая замаскировать этот звук, в небе громыхнуло. По листьям защелкали первые капли.
Закрыв дверцу с другой стороны, Клод поискал освещенные окна – напрасно. Все спали. Или те, кто бодрствовал, находились в покоях, выходящих окнами в сад.
Далеко у ворот обиженно заржал Воронок – ничего, не растает.
Так же тихо Клод вошел в дом через черный ход. Даже отсюда слышался раскатистый храп Дебурне. Клод честно поднялся на второй этаж, с замиранием сердца толкнул дверь супружеской спальни: никого. Постель пуста, уголок перины отогнут, на подушке скучает ночной чепец Мари.
Клод вынул из ножен шпагу и пошел вниз.
– Все идут в Авиньон
И танцуют, и танцуют, – тоненький голосок Франсуазы приближается, она хватает его за руку. Сжав ее горячую липкую ладошку, он улыбается. Что-то холодное прикасается к другой руке: повернув голову, он видит Манон. «Ты же мертвая!» – хочет сказать Арман, но слова застревают в горле.