Леонора не спешила открывать лежащую рубашкой вверх карту – последнюю. Закрыв глаза и кусая губы, она еще немного помедлила и наконец перевернула.
Лицо ее было бледным, но спокойным, когда она разомкнула губы и обреченно произнесла:
– Колесница.
– Колесница? – забормотала королева, вновь усаживаясь. Ликование прошло, уступив место замешательству. – Опять высший аркан… Колесница – это Провидение? Никогда еще не выкладывала ты эту карту, Леонора.
– Никогда, – подтвердила та, обозревая завершенный крест. – Все предопределено, ваше величество. Все мы лишь щепки в море Судьбы.
– Щепки? – оживилась Мария. – От кого-то я это уже слышала. От Барбена!
Услышав имя королевского казначея, Леонора отвернулась, поправляя покосившуюся свечу.
– Нет, ты не увиливай! – королева обошла стол и встала перед гадалкой, уперев руки в боки. – Так это Барбен ратует за мсье Люсона? Отвечай!
Гадалка не ответила и начала собирать карты в колоду.
– Сколько он тебе дал, Леонора? – понизив голос, спросила королева. – Я хочу знать, во сколько ценит епископа самый толковый человек в моем правительстве.
Услышав сумму, Мария не по-королевски выругалась и потребовала:
– Давай половину. Благословенна рука дающая, – перекрестилась она.
Мрачно глянув на подругу, Леонора ушла в другой конец комнаты, где в сумраке еле виднелась кровать под черным, расшитым серебряными звездами, пологом. С кряхтением встав на колени, она полезла под кровать, долго там копалась и наконец вынырнула с туго набитым мешочком из коричневого сукна.
– Доля короны.
– Не зубоскаль, Леонора, – Мария взвесила мешок на руке. – Мне еще Конде покупать. А то он опять готов лезть на трон.
За дверью раздалось бряцание шпор, и королева небрежно прикрыла мешок с деньгами краем черной шали.
– Дамы, приветствую! – Кончино Кончини был, как всегда, в превосходном настроении. Подойдя к мрачной жене, он игриво ущипнул ее за мочку уха, а королева еле избегла шлепка по заду – символического, но от этого не менее неуместного. Основания так себя вести окончились больше двух лет назад – отчего, собственно, и возникла необходимость в кандидатуре мсье Люсона. Или кого-то другого с подобными обязанностями.
«Если бы Господь, – смиренно опуская глаза, говорила королева, – хотел, чтобы я вела монашескую жизнь, он и создал бы меня такой – без плотских побуждений».
Отец Коттон, иезуит, духовник юного короля, полностью поддерживал ее в этом мнении. Гибкость и снисходительность к грехам монарших особ была специализацией иезуитов, весьма востребованной при европейских дворах. Только к юной Анне Австрийской, супруге Людовика, снисхождение не требовалось: какие там грехи у благочестивой девочки, выросшей в атмосфере, по сравнению с которой монастырь кажется средоточием разврата, а кладбище – веселья?