– Мне кажется, мы уже встречались? – в самом деле, в звуках ли ее низкого теплого голоса, в прищуре ли голубых глаз – ему почудилось нечто знакомое.
– В самом деле? – тон разговор стремительно приобретал галантность – от которой он уже отвык за полтора года в болотах. – Я уверен в своей памяти настолько, чтобы утверждать – я не в силах был бы забыть столь богоугодное зрелище.
– Вы все-таки пошли по духовной стезе – хоть и не в качестве иезуита, – прищурилась она, и Армана осенило.
– Мари де Бражелон!
– Маркиз де Шийу… – улыбнулась она, и Арману потребовалась вся римская выучка, чтобы не покраснеть.
– Клод, я имел честь быть представленным твоей супруге, когда в первый раз ехал в Наварру, – повернулся Арман к другу. – Если не ошибаюсь, мадемуазель Мари и мадемуазель Барбара тогда следовали в монастырь Фонтевро.
– Я писал тебе, что собираюсь жениться на мадемуазель де Бражелон, – напомнил Клод.
– Я не думал, что твоя невеста – из парижских де Бражелонов, – развел руками Арман. – Ты писал, что твоя избранница – из Пуату.
– Я действительно из Пуату – с тех пор как моя матушка второй раз вышла замуж и обосновалась в Пуатье, – смех заискрился в ее глазах, когда Ларошпозье наконец-то закрыл рот и поклонился. – Клод, представь же меня своему другу.
– Поль Ларошпозье, остиарий Люсонской епархии.
– Остиарий? Звучит весьма загадочно, – улыбается Мари, и Ларошпозье, захлебываясь, объясняет ей суть обязанностей остиария в приходе.
На встревоженного Дебурне Арман старается не смотреть, уповая, что тревога старика целиком и полностью вызвана состоянием здоровья его подопечного, а не заботами, например, о его нравственности и сомнениям в верности обетам. Обету целомудрия, если быть точным.
За ужином – превосходные пулярка, спаржа, угорь в меду, мидии под белым соусом, меренги и засахаренные сливы – речь предсказуемо заходит о годах учебы в Наварре.
– И тут Поль кусает подушку и жует перья!
– И тут я хватаюсь за голову – а берета нет!
– И тут они возвращаются с мешком яблок!
После ужина хозяин дома предлагает сварить гипокрас – вспомнить Сорбонну. Получив восторженное согласие, он отправляется в кухню за пряностями. Ларошпозье энергично орудует кочергой, поддавая жара, а Мари вновь завладевает разговором.
– А как же ваш второй брат? Тот, что должен был стать епископом? С ним все… хорошо? – ее лицо выражает целую гамму чувств – и готовность обрадоваться при хорошем известии, и огорчиться – при плохом. Готовность дрожит в глазах, собирается легчайшими тенями на гладком лбу – словно цветок на ветру – в каждом отгибаемом лепестке свой оттенок…