Ротмистр учтиво пригласил меня выйти из экипажа, я сошел под освещенные окна дома.
— Бре-г-гись! — услышал я знакомый голос.
Это Гасанка подкатил на своих дутых шинах к подъезду. Из его фаэтона вышли две дамы и полный, приземистый офицер.
— А-а, книаз, издравствуй да! — расплываясь во весь рот в улыбку, приветствовал меня Гасан.
Из-за спины ротмистра я показал ему кулак. Лицо татарина расплылось еще шире.
— Ой, чок якши, книаз!.. Когда завтра подавать нада?
— В десять! — ответил я, и Гасан отъехал, уступая место подкатившему авто.
Раскланиваясь налево и направо, мы поднялись по широкой лестнице, ведшей из вестибюля на второй этаж. Мой ротмистр стушевался и потух, видя, как много отлично одетых людей дружески и по-свойски раскланивались со мной.
— Э, да вы здесь не только свой, но и уважаемый человек, — с удивлением проговорил он, и в его голосе промелькнуло почтение.
«Погоди, то ли еще будет», — подумал я, ступая по мягкому ковру в залу второго этажа.
Эту большую залу с антресолями и хорами для оркестра завсегдатаи называли «банкетной», хотя официально она именовалась «андреевской». По стенам были установлены пять национальных флагов — старый русский, английский, итальянский, бельгийский, французский, а у входа развевался белый с голубым крестом морской андреевский флаг царского флота.
Среди собравшихся людей находилось немало военных, дам разного возраста и вида, три-четыре священника, возможно даже, что какие-нибудь высокопоставленные духовные лица, так как у них был весьма величественный вид, спокойная походка, важная осанка. Один из них, в высоком, похожем на тиару клобуке, с золотым крестом на груди, по-видимому, являлся главным. К нему то и дело подходили под благословение разные военные и штатские господа.
— Кто это? — спросил я ротмистра.
— Преосвященный Вениамин, глава нашей крымской православной церкви, — с почтением ответил он.
Вдруг все пришло в движение. От дверей по зале пронесся офицер-распорядитель, встречавший нас у входа. Внизу заиграла музыка, зазвенели шпоры.
— Здравжамвашство!! — донеслось снизу.
Это прибыло какое-то высокое начальство, а с ним и иностранные гости.
Я взглянул на моего контрразведчика. Куда девалось его профессиональное спокойствие, нагловато-уверенное выражение лица, его апломб. Он, как и все военные, стоял навытяжку, руки по швам, упершись тупым взглядом в распахнутые двери, к которым приближались чьи-то шаги и явственней раздавался звон шпор. Среди вытянувшихся в стойке «смирно» людей я увидел и одного из интеллигентов, — это был тот самый почтенного вида человек с дореволюционной сенаторской бородой, отрекомендовавшийся мне при знакомстве: «Коннозаводчик… бывший, теперь просто русский дворянин, чающий порядка».